Дэвид Геммел - Македонский Лев

— Ты чересчур много думаешь, афинянин, — молвил Царь, пожав руку Ксенофонту. — Что на этот раз? Афины? Персия? Недостаток походов? Или ты тоскуешь по своим владениям в Олимпии и желаешь туда вернуться, лишив нас удовольствия быть в твоей компании?

— Афины, — подтвердил Ксенофонт.

Агесилай кивнул, его большие глаза застыли на лице собеседника.

— Непросто носить клеймо предателя собственного народа, быть изгнанным со своей родины. Но времена меняются, друг мой. Если бы ты занимал ключевой пост в Афинах, возможно, война не была бы столь ужасна — возможно, войны не было бы вовсе. Ты стал бы героем тогда. Я, кстати, весьма рад, что ты не командовал противостоящей нам армией. Тогда наши потери были бы куда больше.

— Но вы бы все равно не проиграли? — хмыкнул Ксенофонт.

— Возможно, неуместное напоминание, — с усмешкой ответил Агесилай, — однако битва выигрывается не только талантом полководца, но также подготовкой воинов.

Вдвоем они взошли на вершину пологого холма и сели в первом ряду на каменные сидения, расставленные вокруг Равнин.

Строй Мужества, насчитывавший двести сорок человек, был построен в восемь шеренг, и Ксенофонт стал с интересом наблюдать, как новые рекруты вместе с тремя тысячами из регулярной армии оттачивали марш и поворот, лобовую атаку и обход с фланга.

В них стал заметен особый энтузиазм, едва обливающиеся потом мужчины завидели на холме Царя. Но Агесилай не смотрел на них. Он повернулся к Ксенофонту.

— Мы были слишком горды, — молвил Царь, сняв свой шлем с красным гребнем и положив его на соседнее место.

— Горды? — переспросил Ксенофонт. — Не в этом ли главная сила Спарты?

— Сила и слабость, мой друг, весьма часто близки, как муж и жена. Мы сильны, потому что горды. Мы слабы, потому что наша гордость никогда не позволяла нам расти, — он вытянул руку, обводя окрестные земли. — Где мы расположены? Глубоко на юге, вдали от торговых путей, маленький город-государство. Наша гордость не позволяет нам заключать межплеменные или межрасовые браки, благодаря чему сохранилось немного истинных спартанцев. На этом поле три тысячи мужчин, одна треть всех наших армий — поэтому мы можем выигрывать битвы, но никогда не построим империю. Тебе больно за Афины? Они выживут и будут процветать еще долгие годы после того, как мы обратимся в прах. У них есть море, они — центр, сердце Эллады. Мы разобьем их в тысяче сражений, но проиграем войну.

Агесилай тряхнул головой и вздрогнул.

— Ледяное Чудовище прошло сквозь мою душу, — промолвил он. — Прости мне мое уныние.

Ксенофонт устремил свой взор обратно к воинам, сражавшимся на Равнинах. В словах повелителя заключалась истинная правда. При всей своей военной мощи, Спарта была небольшим городом с населением, сокращенным беспощадными войнами, что прогремели по всему Пелопоннесу. Он взглянул на друга и сменил предмет беседы.

— Будешь ли ты вручать приз на Командирских Играх?

Агесилай улыбнулся, и меланхолия покинула его.

— У меня есть особый подарок для сегодняшнего победителя — один из семи мечей Царя Леонида.

Глаза Ксенофонта расширились от удивления:

— Весьма ценный подарок, мой повелитель, — прошептал он.

Агесилай усмехнулся:

— Мой племянник происходит из рода потомков Царя и носит его имя; значит, он должен получить этот меч. Я все равно подарил бы ему клинок через три недели на его день рождения. Но сегодня представился замечательный повод, и это послужит мальчику добрым напоминанием о дне, когда он победил в Играх. Я сам одержал в них победу тридцать лет назад.

— Это будет широкий жест, мой повелитель, но… что если он не выиграет?

— Да брось, Ксенофонт. Его выставили против полукровки-македонца, почти илота. Как может он не победить? Он — спартанец Царской крови. И, тем более, поскольку ты будешь главным судьей, я уверен, что мы можем рассчитывать на правильный результат.

— Правильный? — переспросил Ксенофонт, повернувшись в другую сторону, чтобы спрятать свой гнев. — Давай, для начала, будем справедливы…

— О, не упрямься, — сказал Агесилай, положа руку на плечо друга. — Это ведь всего лишь детская игра. Где тут зло?

— Вот именно, где? — отозвался Ксенофонт.

Парменион замедлил бег, разглядев белостенный дом Ксенофонта. Гости уже собирались, и он увидел Гермия в стороне от толпы, беседующего с Гриллусом. Гнев вскипел внутри, когда он вспомнил отрывистые, сильные, крученые удары, и он ощутил острое искушение пробежать через заполненную народом улицу, схватить Гриллуса за волосы и колотить его дурной башкой о стену, пока камни не покроются кровью.