Оксана Демченко - Перевернутая карта палача [СИ]

Покончив с важным делом, бес спрыгнул в траву и зашагал к лесу, не оглядываясь. Ул отдал пацану повод своего коня, поклонился, прощаясь — и побежал нагонять беса. Сердце колотилось, готовое выпрыгнуть. Умереть во вратах не так и жутко… уж всяко проще, чем жить здесь и сейчас, исполняя непосильное.

В осеннем лесу звуки вязли, как в гнилой болотине. И пахло соответствующе — сыростью, тленом. Деревья постукивали голыми ветками. Поскрипывал, вздыхал и жаловался по-старчески сухостой… Где-то безмерно далеко кашлял простуженный ворон. Или слуху чудилось всё такое, слишком уж годное к угнетающей картине в сером и черном тонах, без проблесков света?

Бес с временным именем Ан шагал впереди. То ли азарт, то ли злость грели алостью кончики его волос.

— Зачем нам идти на то самое место? — глухо уточнил бес.

— Жертва преступления. То есть… я не уверен, — виновато признал Ул. — Но я надеюсь, Ан. Так во всем проявился бы хоть какой-то смысл.

— Придурок. Поживи с мое, прекратишь искать смысл там, где его нет, — проворчал бес. — Палачи существуют, чтобы королевы не пачкали рук, а судьи спали без кошмаров. Но ты возмечтал о справедливости и воздаянии в их высоком смысле, да? Такие глупости и прикончили вашу породу. И ты перевернул карту. Может, теперь вопрос о смысле имеет… смысл?

Бес мягко, без усилия, перемахнул ствол поваленного дерева, в два прыжка ссыпался к воде и замер, широко раздувая ноздри. Сейчас он был особенно похож на зверя: сильного, спокойного хищника, уверенного в себе и своем праве.

— Тут остались тела, — рука беса обрисовала контур. — Не чую, чтобы их пожрали. Костей нет… Занятно. Место тихое, водопои и звериные тропы в стороне. Интерес волчьей стаи я бы взял, даже и весенний, старый. Так, так: вон там стоял ты и пускал сопли от пустой жалости. Что ещё? А ничего.

Бес сел у ручья, нагнулся и зачерпнул воды, плеснул в лицо, напился. Он говорил с холодной издевкой. Дышал ровно… и всё же не знал настоящего покоя — иначе что грело алостью кончики волос, пробегало по ним волнами пламени — растревоженного, метущегося?

Огромный дуб растерял густоту кроны. Пока что часть листвы усохла, но так и не опала. Ул медленно, очень медленно подобрался к необъятном стволу. Положил ладонь на грубую кору и зажмурился от непосильного страха. То, что он вообразил ночью, у реки, просто невозможно! Видение вломилось в полубред то ли кошмаром, то ли навязчивой идеей…

— Выпусти, — попросил Ул, перемогая страх.

Сонное дерево не откликнулось, не дрогнуло даже малой веткой. Ул молчал и не смел попросить повторно. Темный лес стыл и постукивал ветками, отмеряя неровный пульс осенней ночи…

Трещина беззвучно вспорола шкуру дуба, и лишь затем возник стонущий, натужный треск. Огромное дерево задрожало и повернулось, будто скручиваясь — или, вернее, распрямляясь и раскрывая дупло.

Тело старой женщины теперь казалось лишь узором древесины, повторяющим в намеках руки, поворот шеи… А младенец выглядел почти так же, как весной. Хотя — нет: тело вытянулось, сделалось ужасающе худым, кожа обтягивала кости, и пальцы были тонкие, как трава… Волосы выцвели до белизны, и, кажется, чуть светились.

— Наверное, все атлы такие вот придурки, — дрожащими губами улыбнулся Ул и проглотил слезы, ощущая жар сердца и ослепительную, мимолетную улыбку золотого лета… — мы верим в хорошее, даже когда нас предают и убивают. Ждём хотя бы одного подходящего человека на весь несовершенный мир. Значит, я не ошибся… хотя бы в этот раз. Вот ваша казнь, бывший рэкст, а ныне вервр Ан. Берите и растите, больше ведь некому за неё отвечать.

Ул медленно обернулся и посмотрел на беса. Багряный казался мертвенно бледным, его глаза горели сумасшедшей зеленью, его волосы бились на одном ему заметном ветру, переливались искорками алости… Бес не дышал, не двигался и смотрел в одну точку, в центр лба младенца — будто норовил увидеть нутро черепа: жуткого, обтянутого желтоватой кожей.

Ул стряхнул с плеч куртку, осторожно нагнулся, подхватил невесомое тельце, добыл из дупла и укутал. Сам он тоже почти не мог дышать, пока не опустил дитя на кочку.

Лишь затем Ул выпрямился и глубоко вздохнул. Бес стоял все так же неподвижно, вдруг разучившись управлять телом и притворяться безразличным…

— Кто-то ведь должен, — выговорил Ул.

Осталось сделать последнее, худшее. Ул до скрипа сжал зубы, запрещая себе передумать. Да он бы и не смог! Вчерашний бредовый кошмар желал исполниться в точности, потому что он был приговором в этом деле — осмысленным и, вероятно, справедливым.