Кэтрин Фишер - Скарабей

Аргелин настороженно озирался.

— Это что, ее судейский трон? Тогда где же она сама?

Он заговорил громче, и голос его был хриплым, усталым, полным горечи.

— Госпожа, я пришел. Путь мой был долгим, лежал через боль и смерть. Я заслуживаю большего, чем молчание, о Женщина Дождя! Выходи, и покончим с этим.

Сначала не было слышно ничего, только пение птиц, только шелест дождя. Потом зазвенела лира, потекла тихая, зловещая мелодия. Мирани оглянулась, думая, что идет процессия, будет торжественная церемония, но к ее руке прикоснулись мокрые пальцы Алексоса.

— Смотри, Мирани! — прошептал он.

Она вышла из водопада, прямо из серебристой пелены. Сначала показалась ее рука с тонкими длинными пальцами, потом вода обрисовала высокий, стройный силуэт, окутала его синим струящимся платьем. Прозрачное трепетное тело сгустилось в твердую плоть, рассыпались по плечам темные волосы, перевязанные серебряной лентой.

Она сидела на троне, и ее платье было сине-зеленым, как море в жаркий день. При каждом движении по нему пробегали волны зеленоватого света. Ноги были босые. На запястьях звенели браслеты из перламутра и коралла, по руке «вползала» золотая змея.

У Царицы Дождя было лицо Гермии.

Аргелин оцепенел. Потом сделал шаг.

— Гермия? — Его голос дрожал от радости и боли. — Это ты?

Она не улыбнулась в ответ.

— А кого еще ты ожидал увидеть, генерал?

— Но ты не…

— Разве? — И разгладила платье. — Здесь я Царица, а всё остальное не имеет значения. А ты — вы все, — вы вторглись в мое царство.

— Гермия, — прошептал он. — Это я, Аргелин.

Царица поглядела на него, выгнув бровь.

— Я узнала человека, который убил меня, — промолвила она. Над ее плечами порхали колибри, оранжевые и изумрудные, они на лету пили нектар из белых цветов.

Скользнув взглядом по его изможденному лицу, она обратилась к Мирани:

— А тебе, жрица, было дано мое повеление, но ты не повиновалась. Ты же, музыкант, вряд ли сумеешь своей музыкой проложить себе путь из смерти обратно в жизнь. Здесь звучат только одни песни — мои.

Мирани содрогнулась. В Садах было жарко как в бане, однако у нее по спине пробежал холодок.

Орфет упрямо ответил:

— Куда Архон, туда и я, пресветлая.

— Как трогательно. — Она устремила взгляд на Алексоса.

— А ты? Я много раз видела, как ты входишь в мои врата.

Он сидел у подножия трона, играя с лягушкой. И ответил рассеянно:

«Тысячи раз, госпожа. В каждом поколении».

Гермия кивнула и посмотрела на Аргелина.

— Говори свою просьбу.

— Тебе?

— А больше тут никого нет.

Он в замешательстве опустил глаза.

— Гермия… Она держит тебя в плену?

Гермия пожала плечами.

— Не больше, чем меня держала в плену твоя любовь, мой господин.

— Даже здесь ты мучаешь меня, — сказал он. Подошел к ступеням трона, и его голос стал другим. — Если ты Гермия, выслушай меня. Вернись со мной в Страну Живых. Я послал тебя сюда, и это было моей ошибкой. С тех пор не было дня, не было мгновения, чтобы я не раскаялся в этом. Вернись со мной. Пусть всё станет, как было.

Мирани поймала на себе взгляд Орфета. Музыкант нахмурился.

— Зачем? — тихо проговорила Гермия.

— Потому что я люблю тебя. Ты же знаешь.

— Когда-то мне казалось, что знаю.

— Гермия… — Он взбежал по ступеням, но она жестом остановила его.

— Это не так просто, генерал. Существуют ритуалы, которые надо соблюдать. Ты должен предстать перед судом.

Мирани обернулась. За спиной у нее шла процессия девушек, босых, с распущенными волосами. Они несли веера и шкатулки с благовониями, ритмично потряхивали трещотками, били в небольшие барабаны. У двух из них в руках были металлические рамки; они постукивали в них, издавая тихий звон. Последняя из вереницы, проходя, оглянулась на Мирани, и у той перехватило дыхание. Это была Алана, девушка, которая до нее была Носительницей Бога и которая давно умерла.

В процессии шли двое мужчин, они несли металлический сундук на ножках. Они были одеты в леопардовые шкуры, бритые головы блестели от влаги. Поставив сундук, мужчины откинули с него пурпурное покрывало и подняли крышку. Под ней обнаружилась деревянная шкатулка, расписанная водяными лилиями. Гермия встала, невесомо спустилась по ступенькам, открыла шкатулку. Внутри лежали изящные золотые весы — две чаши, подвешенные на тонких цепочках к узорчатому коромыслу. Она достала весы, вместе с ними из шкатулки выпорхнуло облачко красных лепестков, повеяло мускусом и сандаловым деревом.