Ольга Кузнецова - Просто солги

Ким говорит что-то про Нью-Йорк, но я не слушаю — предпочитаю просто стоять и наслаждаться невидимыми прикосновениями.

Не проходит и нескольких часов, как мы на полной скорости выезжаем за границу города.

Мне кажется, что я уже привыкла ко всему. К Киму, который вечно рядом, к тому, что он ездит слишком быстро, к его необычным знакомым и к тому, как громко он дышит. Я прогоняю из головы последние отголоски сомнений по поводу того, что Ким может сдать меня. Нужно просто верить.

И еще я теперь понимаю: вера — это не убеждение, вера — это состояние души.

В машине тихо. Думать мешает только мотор и Ким. Но Ким не особенно мешает. Он больше не включает классическую музыку — надоело, наверное. Потому что Ким, которого я знала, не мог долго выносить то, что было не в его вкусе.

Мы создаем свой мир сами. Свою жизнь. Лепим сами себя.

Мы верим в то, во что сами пожелаем, и смеемся только над собственными шутками. Мы боимся только за свою шкуру. И в этом отношении Ким почему-то отличается ото всех: он трясется и за меня тоже. Это противоречит любой логике, ставит тупик в любых умозаключениях.

Единственное оправдание: ему что-то надо от меня. Деньги, компания, секс, острые ощущения… Я не знаю, и у меня такое чувство, что это та правда, которую мне никогда не захочется знать.

Щелкает переключатель — это Ким включает фары. Значит, уже темно.

От скуки начинаю напевать — я понятия не имею, что это за мелодия, — просто привязалась. Мне все равно, что я могу мешать Киму вести машину — сегодня я буду его личным радиоприемником.

В такт моей выдуманной мелодии он начинает барабанить пальцем по рулю, и мне нравится этот звук, нравится слушать, как Ким подыгрывает мне на своем импровизированном ударнике.

Я сбиваюсь с ритма и начинаю смеяться. Громко, откровенно, как давно уже не смеялась.

— Ким, расскажи о себе, — прошу я, все еще смеясь. Не до конца понимаю, что собираюсь делать. Просто прошу — "расскажи о себе". Вот так просто без всяких отступлений.

— Меня зовут Ким, — шутливо замечает он, — по крайней мере, меня так зовет девушка, которую я в свою очередь называю Кесси, так что все по-честному.

Мне кажется, что разговор дружеский, несерьезный. Я сильно ошибаюсь, но еще не осознаю этого.

— А раньше тебя так не звали? — спрашиваю, интересуюсь, несерьезно, ненавязчиво.

— Конечно, нет. Но это неинтересная история, — отмахивается он. — Ведь у каждого есть шанс начать все с чистого листа, сменить имя, прописку, прическу? У каждого, Кесси, ведь так?

И мне кажется, что я где-то уже слышала только подобное.

— Останови машину, Ким, — требую я. Тихо, настойчиво, но требую.

Ким не слышит. Или притворяется, что не слышит. И Ким все еще смеется, мне кажется.

Моя жизнь похожа на хорошо отрепетированный спектакль.

Повинуясь какому-то внутреннему порыву, один сумасшедший сказочник решается написать сценарий к моей жизни. Этот сказочник хочет, чтобы моя жизнь стала невероятно интересной, со всякими горестями, потерями, поворотами и слепыми поисками.

Затем он вдыхает в меня жизнь: думает обо мне днями и ночами, представляет себе, каково это — не видеть, а только слышать.

"Это будет невероятная драма", — думает он с наслаждением. И зрители аплодируют его работе и восхищаются талантом великого сказочника.

В конце она умирает. Занавес опускается медленно.

…

До Детройта сутки пути. Но мне по-прежнему кажется, что времени прошло гораздо больше, нежели должно.

В машине снова тихо: Ким не разговаривает со мной — я тоже не горю желанием.

(На самом деле горю, но ему об этом знать совсем не обязательно).

Мне ужасно скучно — даже не могу посмотреть, какой пейзаж нынче за окном, и остается только воображать. Но фантазии получаются глупыми, ненатуральными: на переднем плане деревенская простушка в льняном платьице, за ней вырастает теряющийся в сумерках крохотный домик, по двору суетятся куры, а подле сарая ее муж колет дрова. Мужчина уставший, с плотно сжатыми губами. У него темные волосы и нежно-голубые глаза — в темноте не видно, но мне так кажется.

У них нормальная жизнь. И когда я говорю нормальная, то имею в виду именно нормальная. Без всяких там заморочек, шероховатостей и прочих нелепостей.

Мужчина не похож на Кима. ("Снова", — думаю я). По крайней мере, на Кима, каким я его себе представляю.

Закончив работу, он откладывает в сторону массивный топор — его ритмичных "хрямц" уже не слышно, — утирает со лба пот и медленно, ухмыляясь, как заправский преступник, начинает подкрадываться к жене, в это время спокойно кормящей ненормальных куриц. Он закрывает ей глаза, и она улыбается.