Майкл Роэн - Преследуя восход

Вот тут-то я уж точно завопил и помчался еще скорее. Но мне казалось, тени отступают, отказываясь меня прятать, а преследователи на своих длинных ногах неумолимо приближаются. Я повернул направо только потому, что надо было куда-то повернуть, и оказался на узкой улочке, которая выходила к морю. Я выскочил на причал. Но то, что я увидел, заставило меня остановиться и замереть в изумлении. В это мгновение я совершенно забыл о преследователях.

Вода была видна только благодаря освещавшему ее звездному свету — слегка рябившее зеркало из черного стекла. Но то, что отражалось в нем, и приковало меня к месту: паутина черных линий, гуща лишенных листьев стволов. В полном изумлении, забыв про все на свете, я поднял глаза, уже зная, что увижу.

Я знал и все-таки был к этому совершенно не готов. Это был лес — лес высоких мачт и переплетенного такелажа, рассекавший ночь. Лес этот простирался во все стороны, насколько хватало глаз, четко выделяясь на фоне неба. Старый порт, который я видел пустым и заброшенным всего несколько часов назад, теперь оказался буквально забит огромными трехмачтовыми кораблями. Их было так много, и борта их были так высоки, что почти закрывали море и небо. Я столкнулся с чудом, оно было выше моего понимания, я словно заглянул в бесконечность. Словно ветер, дувший с моря, она обдала меня холодом, показала, как ничтожен я сам и все мои тревоги. Я слишком хорошо понимал, что все это отнюдь не иллюзия; если кто и был здесь нереальным, так это я сам. Там, где могло произойти такое, страх казался неуместным.

Во всяком случае до той секунды, когда топот башмаков стал чересчур громким, чтобы можно было игнорировать, и пока я не услышал пыхтения моих преследователей. Тогда, в ужасе от собственной глупости, я повернулся, чтобы снова бежать. Но было поздно. Кто-то ухватил меня за рукав. Я споткнулся, развернулся и повалился навзничь. Тяжелые башмаки больно придавили мне руки. Беспомощный, едва переводя дыхание, я ловил воздух ртом. Вытянутые физиономии преследователей склонились надо мной, безмолвные, бесстрастные, свинцово-серые в неясном свете. Блеснул клинок — широкая абордажная сабля, показавшаяся мне ржавой, зазубренной и не очень острой. Клинок лениво покачивался взад-вперед перед моими глазами, так близко, что задевал ресницы, затем стал подниматься, очевидно, для завершающего удара. Во мне снова проснулся инстинкт. Отчаянно, со всхлипом, я набрал воздуха в легкие и изо всех сил позвал на помощь.

Клинок почему-то не опустился. Я почувствовал, как напряглись придавившие меня к земле ноги. На нас упал луч пронзительно желтого света. Кто-то отозвался на мой крик, со стороны моря прозвучал резкий голос — чистый и вызывающий. Глухо, как угрожающий гонг, застучали чьи-то башмаки по дереву. Я изловчился повернуть голову и заморгал. По спущенному трапу одного из стоявших поблизости судов сбегала фигура, высокая и гибкая. Широкие плечи заливала растрепанная грива волос, сиявших золотом в свете палубного фонаря.

— Ну что, щенки? — снова прозвучал голос, жизнерадостный и дерзкий. — Что-то вы сегодня слишком растявкались! А ну, оставьте его — и брысь в конуру! Или кнута захотели? Я не желаю, чтобы какие-то шавки шлялись у этого причала!

Одеревеневший, в полуобморочном состоянии, я все-таки услышал в этом голосе что-то необычное, и дело было не только в легком акценте. Но тут впервые заговорил один из моих преследователей, и я поразился — невозможно было представить себе голоса более странного, чем у него. Он походил на бульканье, рычание, скрип шагов по морозному гравию, от его звуков в моих жилах стыла кровь — это был ужасающий, совершенно нечеловеческий голос:

— Тебе жаль для волков честно заработанного ими мяса? Проваливай в свою нору, сука, и не суйся куда не след!

Сука?

Ответом был звонкий беспечный смех. Глаза мои уже привыкли к темноте, и я уставился на вновь прибывшего. Поверх облегающей черной куртки и бриджей — костюма, весьма похожего на одежду Джипа, на нем был пояс из золотых пластинок, с которого свисал длинный меч. Но хотя одежда плотно облегала тело, мне потребовалось время, чтобы сообразить, что это женщина, причем женщина весьма привлекательной наружности. Когда она взглянула на меня, ее лицо затуманил гнев, и гнев прозвучал в ее голосе:

— Стало быть, теперь вы кидаетесь и на чужих, да? Прочь отсюда, убирайтесь на свой «Сарацин», не то я хорошенько разукрашу ваши шкуры! Не годится это мясо для щенков!