Наталия Некрасова - Повесть о последнем кранки

Я нахально, безо всяких обиняков заявил, что хотел бы научиться языку кранки. Господин посмотрел на меня с неким любопытством. Затем знаком велел садиться.

— Зачем вам? — спросил он, налив мне вина.

Я пожал плечами.

— Просто любопытно. Мне любопытно все — язык, эти странные обычаи, и почему вы так относитесь к людям, и что такое Имна-Шолль, и…

— Умолкните, Ким, довольно! — рассмеялся он. — Не так сразу!

Затем он снова нахмурился и долго задумчиво смотрел в окно. Затем что-то пробормотал себе под нос, выругался.

— Плевать. Больше никаких запретов… Ким, вы действительно хотите знать, что мы такое?

— Да, — вполне серьезно ответил я. Я хотел знать, что они такое. Потому, что мне почему-то пришелся по сердцу этот бесстрастный кранки. Потому, что в его доме мы, люди, были с кранки на равных. Потому, что почти каждую ночь мне снилась Эмрэн.

Язык кранки оказался действительно похож на ильвейнский, хотя и не слишком. Да и заметно это не сразу. Наш и инетанский — они по правде называют себя инетани, а не кранки — можно назвать очень дальними родственниками. Как говорится, нашему забору двоюродный плетень. И все-таки двоюродный, как-никак, никуда от этого не денешься, как бы неприятно это ни было кое для кого… Но в нем было как бы два слоя — то, что было похоже, и то, что было совершенно непохоже. Я спросил — почему так. В одном языке словно сплелись два совершенно разных. Хотя письменность была одинаковой.

Один язык я кое-как начинал осваивать. Другой был мне совершенно непонятен. Я мог на нем читать, даже разбирал какие-то имена и названия, многие были мне знакомы, но больше ничего я не понимал. Я не замечал и того, чтобы на чем-то похожем говорили. Я пристал с этим к господину, но он сказал, что это то немногое, на что он не способен ответить. Он сказал — я тогда еще не привык к его манере рассуждать вслух, если он не мог сразу дать точного ответа.

— Я не знаю этого, Ким. Мы старый народ и, пожалуй, мы все кранки, хотя только немногие рискуют так называться. Точнее, смеют себе в этом признаться. Мы так давно перестали жить… Мы только существуем. Присутствуем в мире, от которого отреклись давным-давно. Мне кажется, мы смотрим только в Имна-Шолль и доживаем каждый до того момента, когда Зов уже не преодолеть… И больше никуда не смотрим и не помним ничего, что не говорит об Имна-Шолль, словно все это не наше, словно все это позорно и греховно, что все следует забыть… Народ без богов. Мы презираем не только чужих, мы презираем свое прошлое до Имна-Шолль. Может, и этот забытый язык — отголосок нашего прошлого, когда мы еще были молоды, когда были боги, чтобы сваливать на них свои беды и спрашивать у них ответа, когда было Добро и Зло, а не спокойствие, которое дураки сочли за счастье. Знаете, Ким, я могу помочь только вот чем: сохранились древние обычаи с названиями, которых уже не растолковать. И сохранились несколько обрядовых песен и устоявшихся формул, смысл которых почти уже утрачен. Хотите — я напишу вам? Это сохранилось только потому, что Завет Фэгрэна это узаконил… Понял, наверное, что нагеройствовал и попытался удержать хоть что-то…

Он тяжело замолчал и снова лицо его стало брезгливо-усталым и полным тоски. Я осмелился заговорить.

— И что же осталось?

Он вздохнул.

— Ну, вот, к примеру, девиз Фэгрэна и его брата Эмрайта-Эрна. Девиз нашего рода Эмрайнов. Звучит это как "Райсу ратт". Традиционно мы его толкуем как "Был свободен — будешь свободен". Это приблизительно. Сейчас это звучало бы как "Тэйкрани ан — тэйкрани амне". Тоже приблизительно, есть отличия… Совсем иначе звучит, верно? Или Имна-Шолль… Я не знаю смысла. Не понимаю! Может, это просто совпадение с новыми словами?

— А что это означает?

— "Ветер, который будет она". Бессмысленно. Не просто ветер, а ветер, тихо шуршащий в траве вечером. Но от этого не легче.

— М-да. Но, простите, язык не может вот так, в одночасье, измениться. Нельзя всех сразу переучить! К тому же тексты одновременно на двух языках явно требуют знания обоих, раз переводов нет!

— И что? — он с любопытством смотрел на меня, словно угадывал, какой я сделаю вывод.

— А то, что должны были существовать одновременно два языка.

Он кивнул головой, как будто я подтвердил его мысли.

— И что из этого?

— Думайте, что хотите, но здесь, по-моему, след другого народа. Может, бывшего для вас тем же, что для нас кранки.

Он снова кивнул. Затем приблизил ко мне лицо так, что его нечеловеческие глаза оказались совсем рядом с моими.