Елизавета Дворецкая - Огнедева. Аскольдова невеста

— Это я в приданое получила! — Елинь Святославна улыбнулась, вспомнив молодость. — А пошила себе бабка моя Миниса, Минесь Ишмеккей-хири. Но уже тогда пошила, когда замуж за деда Володимила Предиборовича вышла. Очень она любила его, и одевалась при нем по-нашему, и говорить пыталась… Жаль, пожила недолго — как матушку мою родила, так и умерла. Видишь, платье какое узкое — на молодуху. Я сама сколько лет не надеваю — трещит по швам! Давай-ка, примерь.

Дивляна хотела отказаться, но старой воеводше, кажется, доставляло удовольствие увидеть наследство собственной бабки на красивой ладожанке. Видимо, бабка Минесь была такого же роста и собой стройна, потому что на Дивляне ее платье сидело хорошо. Елинь Святославна вертела ее и одергивала слежавшуюся за многие годы одежду, ахая от удовольствия.

— В этом и пойдешь! — радовалась она. — Чего еще искать, ты в этом просто Денница сама!

— Я не просто Денница, — Дивляна улыбнулась. — Я — Огнедева.

Елинь Святославна посмотрела ей в глаза, увидела там спокойное достоинство и гордость за себя и свой род, вдруг снова пробудившиеся в душе Дивляны, и почему-то вздохнула. За этой девушкой, пришедшей сюда почти в одиночестве, стояла далекая земля — широкие реки, глубокие бурные озера, густые леса, полные зверья, путь к далеким северным странам.

— Ну что, помнят у вас в Ладоге еще князя Дира? — спросила она. — Он говорил, что будто из княжьего рода происходит, да мы тут не знали, верить ли.

Дивляна принялась рассказывать ей предания о древнем конунге Ингваре, о его потомках, в том числе о Хранимире валгородском, о своем родстве с ним, потом о Любошичах, о Любше, о бабке Радуше. Об ильмерских Огнедевах, из которых ее ближайшая предшественница была избрана целых семьдесят лет назад. Они говорили, и никто им не мешал, не считая челяди, спрашивавшей указаний по хозяйству.

Белотур так и не вернулся домой — прибежавший отрок сообщил, что князь устроил пир и зовет пожаловать Елинь Святославну и Воротиславу Забериславну с Ратибором Белотуровичем. Забериславна с сыном немедленно принарядились и ушли, а старая воеводша велела передать, что ей неможется. На самом деле она не хотела бросать Дивляну одну в доме. Перед тем она дотошно выспросила Мокряту и убедилась, что князь вовсе не передавал приглашения для Дивомилы Домагостевны и что Белотур тоже ничего о ней не сказал. Это им обеим весьма не понравилось, но оставалось только ждать.

Воевода вернулся ближе к утру, а увидела его Дивляна только за обедом. На всю семью стол накрывали в большой избе, где жил Белотур с женой и сыном. Увидев девушку, он улыбнулся ей, но взгляд его оставался озабоченным.

— Что же это — князь меня видеть не желает? — сразу спросила она.

— Я ему все рассказал. И он решил, что ты еще не приехала.

— Что? — Дивляна в изумлении подняла брови.

— Он сказал, что ты еще не приехала, — с досадой повторил Белотур. — В пути задержалась. А как приедешь, так он и встретит.

— Это ты ему сказал, что я еще не приехала? — Дивляна все-таки думала, что не поняла его.

— Нет. Он — мне.

— Князь говорит, что нет родни и приданого — нет невесты, потому что неприлично ему невесту знатную как робу безродную, в одной исподке, принимать, — не без удовольствия пояснила Воротислава. Белотур бросил на нее недовольный взгляд, но по существу она верно передала мысль князя Аскольда. — Пока родни и приданого нет, лучше пусть люд киевский думает, что ты еще не приехала. А если появится твой брат с приданым и дружиной — тогда тебя народу и покажем.

— Вот как! — только и сумела вымолвить потрясенная Дивляна.

С таким трудом она добиралась сюда из Ладоги — через реки, волоки, леса и болота, через кривичей, смолян, голядь, радимичей, савар, через поединки, обманы, побеги, сражения, причем даже ей самой пришлось взять оружие в руки, через злые чары! Будто через дремучий лес продиралась! Сколько людей не жалели себя, чтобы она смогла сюда попасть! И вот в конце пути оказалось, что жених ей вовсе и не рад! Так что же — все напрасно?

— Всегда он причудник был, Придиславин сын, — после некоторого молчания обронила Елинь Святославна. — Но чтобы такое удумать — это суметь надо.

— Князь о чести своей заботится, — заступилась за деверя Воротислава, поняв, что свекровь его решение не одобряет. — Коли узнают, как он свою невесту принял, — засмеют. Какое же ему будет уважение от полянской старейшины хотя бы? А от саварских князей? А от козар? А перед уличами и вовсе сорому не оберемся — после Дорогомысловых дочерей невесть кого на их место сажать!