Марина Дяченко: Одержимая

— Гений… народный художник… вы же из меня выпили, твари сладкоголосые… я же сдохнуть хочу, на это глядя… А пропадите вы!

И он опрокинул стол, и недоеденные пирожные запрыгали по паркету.

К художнику уже подбирался со льстивой улыбкой управляющий Толик:

— Эдуард Васильевич, вы так устали… Это нервный срыв… Просто отдохнуть, и все будет…

— Пшел вон!

И народный художник подхватил ближайший стул; стул был тяжелый, но и Эдуард Васильевич казался в этот момент могучим, как Голиаф. Он отвел снаряд назад, будто собираясь метнуть в Толика, и тот отпрянул, а близко стоявших гостей будто ветром сдуло.

Почтенная старуха в лиловом ожерелье стояла, возведя глаза горе, всем своим видом выказывая благородное возмущение. Дама с бриллиантами всхлипывала. Молодчик в нелепо сидящем смокинге, присев за стол, как пулеметчик, снимал художника мобильным телефоном.

— Пропади оно все, — тоскливо сказал Раевский, слепо шаря глазами по груде подарков и поздравительных адресов. — Дохлое… воняет. Думал, один раз…

Он с силой обрушил стул на кучу подарков — полетели осколки и лепестки.

— Старая я шлюха! — слезливо выкрикнул художник. — Такой талант просрать!

Он развернулся и пошел прочь, и гости и сбежавшиеся официанты расступались перед ним, шарахались, прятались друг другу за спины. Какая-то женщина торопливо начала оттирать хрен с аллегорической картины.

Люди заговорили все разом. Очень немногие казались огорченными: большая часть уже воображала, каково будет все это описывать в блоге, рассказывать друзьям, и как удивятся зрители, и каково будет слушателям по ту сторону студийного микрофона. Богатый, знаменитый, все у него есть — а поди ж ты! Так и сказал — «просрать»? Да вот честное слово!

Ирина выскочила в холл. Алиса сидела в кресле, едва живая, и рядом хлопотала девушка-медсестра в белом халате (все-таки кому-то пригодился белый халат). Ирина молча порадовалась, что внучка не была свидетельницей отвратительной сцены. Хоть от этого судьба избавила девчонку; ведьма издали улыбнулась Алисе, которая казалась очень сонной — лошадиная доза успокоительного на фоне алкоголя. Пусть поспит, утро вечера мудренее. Такие дни называют вторым рождением — она выжила и доживет теперь до старости, и справит девяностолетие в кругу родственников и друзей…

— Без пяти, — прошептал ей на ухо демон. Ирина повернула голову:

— Что?!

— Без пяти двенадцать. Где он?

Народный художник уходил стремительно. Взбежал по лестнице с гладкими деревянными ступенями, с коваными перилами; Ирина успела заметить за фигурной решеткой — уже на самом верху — его мягкие кожаные туфли.

Здесь все было мягко, гладко, безукоризненно: деревянные поверхности, кожа, сталь, матовый свет. Здесь заканчивалась гостевая часть дома и начиналась приватная, но в момент всеобщей суматохи и растерянности некому было остановить ведьму, бегущую следом.

— Эдуард Васильевич!

Он даже не оглянулся. Ускорил шаг, свернул в коридор за массивной дубовой дверью.

— Эдуард Васильевич, вас зовет Алиса!

Ирина рассчитывала, что имя внучки окажется ключом к его вниманию. Но вряд ли народный художник вообще ее слышал.

— Эдуард Васильевич?!

Захлопнулась дверь. Ирина навалилась на ручку и опоздала на долю секунды — в массиве сплошного дерева провернулся ключ, щелкнул стальной язычок.

— Эдуард Васильевич, Алисе плохо, вы слышите? Она вас зовет! Она попала в аварию, вы слышите?

Тишина. Быстрые тяжелые шаги.

— На помощь! — отчаянно закричала ведьма.

В глубине большого дома ударили часы. Старинные, антикварные, гулкие, бьющие полночь для Золушки.

— Помогите!

Она кинулась по лестнице вниз. Какая-то девушка в передничке не стала ее слушать — убежала.

— Помогите! Дверь!

Никто не понимал. Все глядели, как на сумасшедшую; единственным, кто среагировал сразу и правильно, был все тот же Толик, но к этому моменту замолчали часы, бьющие по всему дому.

Ломать дубовую дверь было долго и сложно, но в комнате обслуживающего персонала нашелся дубликат ключа. Ирину оттолкнули, оттеснили, прижали к стенке чьим-то локтем, и все, что она успела увидеть, — ноги в мягких кожаных туфлях, неподвижно висящие в воздухе.

Впрочем, она не хотела видеть больше.

— …Я ошибся. Это моя ошибка.

Ночь была прохладная. Ирина шла вдоль шоссе, и в свете проносившихся фар металась на обочине почти километровая тень.