Марина Дяченко - Одержимая

— Дорогой дедуля! — Она подняла бокал с шампанским. — В этот особенный день…

Те, что сидели близко, слушали благосклонно: маме, тете Лиле, дяде Коле не надо было «свежих метафор», они хотели, чтобы девочка говорила привычно и прилично. Те, что сидели дальше, потихоньку занимались своим: кто-то рассказывал анекдот, кто-то болтал по телефону, кто-то неторопливо ел; любой большой банкет распадается на части после первых нескольких тостов…

— …И мы все очень тебя любим!

Она едва пригубила шампанское, по опыту зная, что может сделать алкоголь с ее все еще ноющей, больной головой.

Дед, кажется, уже простил ее.

А девчонка-то держалась на «отлично». Пристроившись на самом краю дальнего стола, Ирина видела, как Алиса восседает рядом с дедом, как она смеется и отвечает что-то почтенной старухе в лиловом ожерелье, и даме с бриллиантами в ушах, и лоснящемуся мужчине средних лет, и прочим своим, очевидно, родственникам, друзьям семьи и приближенным к деду. Девчонка держалась так, будто не было притона и пожара, предательства Вовы и головной боли; Ирина наблюдала за ней с растущим уважением.

К десяти часам в зале стоял шум, все были пьяны и веселы, на отдельном столе за спиной именинника помещались коробки и букеты, поздравительные адресы и открытки почти в человеческий рост. На стенах, матово подсвеченные, располагались работы именинника — несколько специально отобранных аллегорических картин, патетических, эротических и лиловых. Всем этим глазам, грудям, неестественным позам и запрокинутым лицам простая душа Ирины предпочла бы лебедей на пруду или медведей на поваленном дереве.

Жадно глотая бутерброды с икрой и красной рыбой, ведьма ловила на себе чужие вопросительные взгляды; что бы ни думали о ней — Толик распорядился принять странную гостью, и принять хлебосольно.

— Чего вам налить?

— Сока. Апельсинового.

— Шампанское, вино красное, белое…

— Сока.

Демон сидел рядом, на свободном стуле, перед тарелкой, из которой кто-то уже ел сегодня. Грустно смотрел на блюда с нетронутыми яствами:

— А мне все это при жизни было нельзя. Соленое нельзя, копченое нельзя, жареное — ни в коем случае…

— Желудок? — спросила Ирина, жуя.

— Печень, поджелудочная, и еще… Впрочем, не имеет значения.

— Зато теперь, — Ирина нацепила на вилку упругий соленый огурчик, — тебе вообще ничего нельзя. И ничего не хочется, конечно.

Демон покосился на нее. Ирина удивленно уставилась на свою руку; рука, сама по себе, стряхнула огурец обратно и положила рядом пустую вилку.

— Олег?

— Хватит жрать.

— Олег. — Она сглотнула слюну. — Мы ведь в одной лодке. Не раскачивай.

Девушка, сновавшая вдоль стола и подливавшая в бокалы, быстро на нее взглянула.

— Я тебе запрещаю говорить обо мне, — сказал демон. — Как я жил, с кем, почему умер. Что мне хочется, чего не хочется, что делать и кто виноват. Ясно?

— Да, — Ирина глядела на огурец. — А хочешь, я съем и расскажу, каково это на вкус? Будет как бы секс по телефону.

— А хочешь, ты себе выколешь глаз?!

Правая Иринина рука опасно перехватила нож.

Официантка подошла поближе, сдвинув брови.

— И меня выведут, — почти беспечно заключила Ирина. — Очень эффективно. Продолжай.

Нож упал на пол. Официантка торопливо его подняла.

— Можно понять, за что я тебя не люблю, — задумчиво сказала Ирина, обращаясь к огурцу. — Но за что ты меня так ненавидишь, а?

Она забыла выключить телефон, и теперь он пищал и дергался в сумочке. Тем временем к деду подошли с бокалами двое каких-то, хорошо одетых, но с банальными лицами и глазами, и он стоял, тепло обняв их за плечи. До Алисы доносилось: «…живой классик! Неповторимая сила таланта… Размах, грандиозная сила… И еще вот эта сила в ваших полотнах…»

Не обращая на них внимания, вскочил тощий маленький старичок, в светлом костюме похожий на березовую корягу:

— Друзья! Я хочу поднять за творческий путь! Творческий путь, который привел к вершинам! За творческий путь!

— Выйди, — прошептали Алисе в трубке, издалека, будто с Марса. — Выйди, я во дворе…

Алиса широко улыбнулась, чтобы все, кто ее видел, подумали, будто ей звонит с поздравлениями подружка.

— Выйди, — повторил тот же голос с неподдельным страданием. — Это очень надо…

Она дала отбой, не отвечая. Все еще широко улыбаясь, подняла свой бокал и осушила до дна.

Она ждала этого звонка. Звонок был ей необходим. Не для того, разумеется, чтобы выслушивать оправдания (или обвинения, уж какую тактику он изберет). А чтобы он запомнил ее такой — в вечернем платье, с тщательно подобранными волосами, блестящую, уверенную, сильную.