Вадим Шакун - Пятьдесят девственниц

В скорости стали приглашать нас и на свадьбы, словно бы одно присутствие мое свидетельствовало о непорочности невесты. Свадебные пиршества питали нас еще изысканнее, чем званые обеды и ужины, однако же, приходилось все время держать себя в руках, ибо пить на свадьбах, в обычаях местных — без меры. Дендра же очень опасалась, что, изрядно выпив, могу я испортить столь хорошо начавшееся плутовство.

С самой Дендрой было у нас все, как нельзя более, хорошо. Спали мы в нашей супружеской спальне, на широкой кровати, укрывшись единым одеялом. Купила она, правда, себе в первый же день ночную сорочку длинною до пят, объясняя это тем, что порядочной матери семейства иметь менее длинную в этом городе — признак распущенности нравов. Сорочка же была, однако, достаточно тонка и я не взроптал. К тому же, не бывает такой женской сорочки, которую, при желании и согласии владелицы, нельзя было бы задрать до самого подбородка.

Касательно постельных утех могу сообщить только одно: как не пыталась Глазки ограничить наши игры лишь самыми простыми, я на это не согласился. Уговаривать ее приходилось подолгу, иногда и по два дня, а, все же, доставляла она мне не мало приятных минут и тем способом, что практиковали они, обычно с Триной, и тем, что был впервые опробован нами когда-то ночью на перекрестке. Правда, слезно умоляла меня при том, чтобы заканчивалось все как можно скорее.

Через некоторое время жизни нашей в Свином Копыте, Глазки начала обращаться ко мне с просьбой скрыть недевство той или иной особы, о которой меня могли бы спросить. Когда число таких особ перевалило через семь и мне стало трудно их запоминать, я поинтересовался у нее, чего ради мне настолько напрягать голову.

— А того, милый муженек, — разом скинув через голову сорочку и прильнув ко мне всем телом, ибо беседа происходила ночью на нашем супружеском ложе, сообщила она, — что каждая особа эта заплатила нам по пять золотых.

— Ах, моя милая Денра, — обнял я ее. — Пусть мы и не продали мой медальон, но теперь я спокоен за нас всех. Ты, воистину, мастер плутовства. Почему ты мне раньше не сказала?

— Я боялась, что ты будешь излишне переживать, — тихо рассмеялась она, лаская меня обеими руками. — Но теперь вижу, что напрасно.

Учительские мои дела продвигались отлично. Ученицы предо мной трепетали, преподавал я им не утруждаясь, ибо их родителям было важнее, чтобы я присутствовал при их чадах, как угроза того, что потеря чести будет тут же выявлена, нежели знания. Любимой же из моих учениц стала Ханна — дочь господина Друза.

Старшая ее сестра благополучно вышла замуж, господин Друз отлучился по торговым делам, супруга его вечно пропадала по подругам и мы с Ханной оказались предоставлены сами себе. Прислуга же мешать нашим занятиям не смела.

Мало-помалу, отношения наши приняли столь доверительный характер, что, однажды, явившись в комнату для занятий, я застал там томно зевающую ученицу в одной ночной сорочке, длиною не достигавшей колен, и Ханна умоляла меня дать ей поспать, поскольку нынче всю ночь провела над любовной поэмой, которую стащила из спальни собственной матушки.

Понимая, что все это следствие грамотности, которую, в силу своего нынешнего образа жизни, несу подрастающему поколению, я снисходительно разрешал ей это, не забыв, после пробуждения заставить пересказать, что именно она прочитала.

Кое-что, из прочитанного, было Ханне непонятно. Особенно же, какое такое может быть удовольствие от любовных действий и как это можно испытать оное, не потеряв девство.

Снисходительно улыбнувшись, я объяснил ей, какие бывают самые разные любовные игры. Рассказанное заинтересовало ее настолько, что до конца урока мы говорили только об этом.

На эту же тему она сразу же завела разговор и завтрашним днем, явившись в комнату для занятий, опять-таки, сонной и в неглиже.

— Послушай, Ханна, — сказал я. — Ведь мы здесь для того, чтобы заниматься каллиграфией, а не для таких бесед.

— Ты сам говорил, что пишу я уже достаточно хорошо, — насмешливо сказала она. — У нас впереди два часа, успеем позаниматься и каллиграфией. Но мне еще так много хочется спросить о том, в чем мужчины и женщины находят приятствие и, как это может быть, не теряя девства.

— Очень просто, милая девочка, — ответствовал я. — Можешь ли ты сказать, что такое прикосновение тебе неприятно?

С этими словами я опустил вниз свою ладонь и скользнув ею под кружева сорочки коснулся нежного, трепетного бедра.