Вадим Шакун - Пятьдесят девственниц

Башмачницу я попросил постелить нам втроем: мне, Денре и Трине, однако спать нам вовсе не пришлось.

— Знаешь, папочка, а моя мама, хотела бы, чтобы ты подарил золотой моей старшей сестрице Дине, — сказала устраиваясь между нами наша невинная девочка.

— Трина, это почти те деньги, за которые Бес купил тебя, но ведь тебе было с нами не слишком плохо — шепнула Глазки. — Неужели ты хочешь, чтобы твоя сестра лишилась девства за деньги и осталась тут? Ведь не можем же мы забрать и ее с собой, коль скоро Бес мечтает идти на далекий север.

— Вам вовсе не обязательно идти со мной, — пришлось признать мне.

— Чем прикажешь заняться? — грустно спросила рыжеволосая плутовка. — Искать дурачков в Заячьем Зубе, чтобы выудить у них пару серебряков?

— Глазки, они живут так бедно, — еще тише сказала Трина. — Матушка уже водит домой мужчин за деньги. Скоро этим займется и сестрица.

— Будь проклято наше время! — рассердилась Глазки. — По крайности, золотой — совсем не плохая плата за девство. От себя я добавлю еще один, если никто не скажет слова против.

Никто из нас не сказал. Старшей сестрице Трины едва исполнилось тринадцать. Сначала она немного заробела, но присутствие сестры и то, что я не слишком торопил, помогли ей, даже, получить от любовных игр некоторое удовольствие.

Кроме этих двух золотых, мы подарили утром вдове-башмачнице еще один — за постой, и вновь отправились в путь.

Меж тем, финансовые дела наши пришли в окончательное расстройство и оставалось у нас, в совокупности с медью и серебром, никак не более двадцати золотых. Крикун непрестанно ворчал, что все это из-за моей неумеренной страсти к девственницам и из-за того, что дарю я им по золотому, Глазки же и милая Трина меня нисколько не упрекали.

— Послушай, мой верный товарищ, — сказала в одной из таверен, где мы ночевали Глазки. — Пред нами сейчас открывается две дороги. Одна из них идет по равнине, где умеренный климат, но она чрезвычайно длинна. Другая идет через горы, где царит лютый мороз, но и она имеет некоторые удобства.

В ответ на мои расспросы касательно этих удобств рыжеволосая плутовка ответила, что дорогу эту иначе, чем Дорогой Сорока Монастырей не зовут, ибо обители расположены там на каждом горном перевале, а всем праведным в вере путникам монахи и монахини охотно дают приют. Если же путник проявит и свою святость, то плата за постой и еду не взимается вовсе.

В ответ на мой резонный вопрос, нам-то как проявить свою святость, спутница моя только рассмеялась.

— Много ли ты видел персон, в святости своей, умеющих проявить такое чудо, как с первого же взгляда отличить девственницу от не девственницы? — спросила она.

После чего мы еще некоторое время обсуждали этот вопрос. Меня смущало, а ну, как не использую я, в таком случае, магию для плутовства? Глазки же резонно возражала, что способность моя различать сей факт, не приобретена моими магическими занятиями, а является целиком даром Инкуба, и могу я использовать оный по своему усмотрению.

После продолжительных обсуждений, немало убежденный разумностью ее доводов и скудостью нашего кошелька, я на данную роль согласился.

Сделался я тут же святой старец, именем Светоч, долгие годы пребывавший в отшельничестве, не вкушая ничего, кроме воды и хлеба, а спутники мои — паломниками, привязавшимися ко мне под воздействием моих проповедей. Следовали же мы в столицу Королевства, дабы посетить Храм Кадастра, где можно увидеть лики всех Богов, Духовным Советом нашего Королевства признанных добрыми. Посещать же решили исключительно женские монастыри, ибо в мужских от способности моей толку не было бы.

Сразу же понял я все неудобство своего нынешнего состояния, ибо, когда добрались мы в женский монастырь, озябнув среди вьюги и адского холода, то монахини, заслышав о моей святости, так и подали мне за ужином, кусок черного хлеба и жбан ледяной воды.

Хорошо еще, у Глазок хватило ума потребовать, чтобы воду эту для меня подогрели. Так и давился я скудной сей трапезой, покуда хозяйки, в купе с моими спутниками, поглощали жирных монастырских каплунов, зажаренных с орехами. Крикун, правда, тоже смог проявить человеколюбие и спрятал во время ужина в карман целую ляжку, за что я разом простил ему половину предо мной прегрешений.

В отместку монахиням, я тут же, за трапезой, упрекнул их громогласно, что, де, в монастыре, где собралось их так много, должна была-таки оказаться и хоть одна девственница, и долго еще говорил о падении современных нравов.