Мария Капшина - Идущая

Дайре удивлённо посмотрела на Реану, на "троих новых", на гвардейцев…

— Сейчас, госпожа.

— И проследи, чтобы покормили хорошенько. Одного я сейчас заберу ненадолго…

Реана обернулась к кадарцам. Вернее, к одному из них, раненному в голову.

— Ты ведь Джалар из Эгзарта, я верно поняла?

Тот хмуро на нее посмотрел, но ответил:

— Угу.

— Поразительное красноречие для поэта! — рассмеялась Реана. — Пойдём.

Кадарец прошел за ней через больницу в дальнее крыло, выходившее к реке. Реана чувствовала, как он сверлит ей спину глазами, и усмехнулась, представив, как Джалар гадает, с чего это ведьма повернулась к нему спиной. Куда ему деваться в городе, где он пленник? Разве что к Верго. Но туда ему вряд ли хочется.

Они уже почти дошли, когда их догнала круглолицая, белая от пудры женщина:

— Госпожа, там под дверью парень какой-то пришел, белобрысый. Говорит, что его звали, что его Хейлле звать.

— Проведи ко мне, — кивнула Реана.

Коридор через десяток метров закончился полудюжиной ступенек вверх и дверью, за которой оказалась комната: светлая и почти пустая. Кроме стола, широкой лавки и камина там не было ничего, кроме старой лаолийской сумки в углу. Обживать эту комнату Реана ещё не начинала.

— Садись, — ведьма кивнула на лавку, сама подошла к столу и вырыла из вороха бумаги на нём поднос с кувшином и куском хлеба в тряпице.

— Угощайся.

Поднос переместился к Джалару, на расчищенный клочок стола. Поэт смотрел ошарашено, а ведьма продолжала:

— Я извиняюсь, конечно, но больше ничего нет. Скоро будут кормить всех раненых, но ты ведь и три раза пообедать не откажешься, верно?

— Всё равно ты ничего от меня не добьешься, клянусь Вечными! — объявил Джалар, упорно стараясь выглядеть героически. С набитым ртом это у него получалось не слишком талантливо. Реана смотрела на поэта, жевавшего так, словно это был последний обед в его жизни, и грустно улыбалась.

— Не хочу я ничего от тебя добиваться, Джалар-ахат [поэт, кад.].

— Ну да! — скептически булькнул поэт из кувшина. — А зачем притащила сюда?

— Ты не поверишь, но я просто люблю поэтов.

— Есть? — черные глаза исподлобья уставились на нее. В глазах таилось совершенно неподражаемое ехидство. Реана рахохоталась.

— Кормить. Да ты не дергайся, всё будет хорошо.

— Хорошо для кого?

— Ххек! Для всех.

— Во имя Килре… ты хочешь сказать, что не убьёшь меня?

— Конечно. Разве для этого надо было тебя тащить через полгорода?

С минуту она молча смотрела на обедающего. Джалар ел быстро и аккуратно, не роняя крошек, не проливая капли. Заботясь не об эстетике, а о функциональности.

Реана тихо улыбнулась. Потом задумчиво спросила:

— Кстати, Джалар, а почему ты за Шегдара?

Кадарец возмущенно вскинул голову.

— Постой, я же не прошу тебя переходить к нам! — Реана подняла руку. — Я просто спросила — почему?

— А за кого мне быть, ведьма? — скривился Джалар. — На той же стороне, что и Занга? Чьи корабли походя спалили Эгзарт в самом начале войны? Не изображай ребёнка, во имя Таго!

— Прости, — сказала Реана, помолчав. Ещё помолчала. — Голова не болит?

Джалар недоумённо посмотрел на неё, на пару секунд замер, потом глянул ошарашено и потянулся к затылку.

— Ясно, — улыбнулась Реана. — Вот бредовая была бы история: один из лучших поэтов начала двадцать шестого века и неудачливый разведчик умер в плену от сотрясения мозга…

Дверь открылась, пропуская светловолосого парня с плетёной повязкой на лбу, одетого в цвета лаолийской армии. Реана улыбнулась и махнула ему рукой:

— Привет, проходи!

— Здравствуй, — он шагнул в комнату, устраиваясь за столом. — Зачем ты меня позвала?

— Познакомить, — сказала Реана, расплываясь в хитрой усмешке. — С а-агромным удовольствием представлю вас друг другу, господа: Хейлле из Нюрио, Джалар из Эгзарта.

________________________________________________

Его святейшество Ксондак нок Аксот нок Здего, Мастер, глава единой Церкви Кадара, Арны, Арнакии и Занги был недоволен. Нет, мелочи вроде вялотекущей войны его не слишком тревожили. Но Раир Везариол Лаолийский, самовольно присвоивший себе имя ол Истаилле и вместе с тем — право на имперскую корону, дерзко объявил, что Лаолий больше не подвластен Мастеру Аксота, назначив нового наместника Вечных! И объявил учение Тоа Илирского равноправной религией! Возмутительно! Ксондак спрашивал совета у правосудной Тиарсе, у мудрого Хофо, у неистового Таго… Лишь Багровый ответил: вспыхнул огонь в очаге, заплясав отсветами на бронзовом зеркале. Святейший Мастер истолковал это так: Таго поддержит правых, и Тиарсе угодна эта война. Но беспокоило Ксондака другое. Пусть Раир хотел получить корону Империи, после чего — или попутно — собрать Империю воедино. Лаолиец стремился не запятнать при этом дворянской чести, ему не давали покоя легенды о великих мудрых императорах древности. Этот почитатель Хофо был понятен, внушал уважение и понуждал бороться всерьёз — но с ним ясно, как бороться. Кроме того, он не угрожал Ксондаку лично. До тех пор, пока не выступил против церкви, Лаолиец оставался запасным вариантом его святейшества: не столь важно, кто станет орудием Тиарсе в святом деле воссоединения Империи, важно то, что единой Империи нужна единая церковь, и никто лучше святейшего Мастера Ксондака не справится с делом пастыря душ человеческих. Тиарсе приготовила много дела своему слуге: возмутительные еретики Илира, беспокойные дерзкие умы Лаолия, безбожники Занги, язычники-гартаоэ, поклоняющийся демонам Дазаран… Лишь Кадар и Арна остаются оплотом веры, но и здесь порой прорастают уродливые цветы вольномыслия и богохульства. Ксондак был готов со смирением принять эту тяжкую ношу: ношу садовника, выпалывающего ядовитые сорняки, обирающего мерзостных насекомых ересей с лепестков веры. Розарий велик, необозрим, а возделана лишь малая толика. Дворянин, но верный раб Вечных, Ксондак не боялся грязной работы.