Ольга Михайлова: Оборотни Митрофаньевского погоста

Кружок Ишутина с характерным названием 'Ад' всерьёз планировал организацию побега Чернышевского, одному из мерзавцев было поручено раздобыть яды для нейтрализации стражи, намечалось убийство купца Серебрякова и ограбление почты в целях пополнения кассы кружка, а юный кружковец Федосеев предложил отравить своего отца. Помнил Корвин-Коссаковский и Нечаева. Его небольшие тёмные глаза смотрели с такой неумолимой властностью, что Арсений почувствовал, что бледнеет, животный страх охватил его железными клещами. Он впервые увидел дьявола в человеке. Нечаев придумал дьявольскую систему вербовки, действовавшую на неокрепшие молодые души почти без единой осечки: 'Дело, к коему мы намерены вас привлечь, предпринято исключительно на пользу народа. Неужели вы откажетесь помочь нашему несчастному крестьянству только потому, что не желаете подвергнуть себя ничтожному риску? Как мы будем действовать, какова численность наших рядов, каждому объяснять нельзя - это опасно. Не всем быть генералами, не все должны знать подробности. Разве у вас есть повод сомневаться в намерениях Герцена, Бакунина, Огарёва, наших руководителей? Вождям надобно доверять. Вся Россия в наших руках. Когда час пробьёт, только члены сообщества избегнут наказания. Кто с нами, тот навечно будет запечатлён в памяти благодарных потомков'. Подобные демагогические монологи действовали неотразимо, обман и доверчивость сделали своё дело. Молодые люди не сомневались, что вливаются в могучую организацию, руководимую выдающимися личностями, а для Арсения Корвин-Коссаковского слова 'революция' и 'дьявол' стали синонимами.

- Бесовщину я вижу поминутно, - мрачно заметил он Бартеневу. - Но я привык именно к людям, ты же говоришь о бесах в чистом виде. Но что мешает ей принять человеческий облик? Вот это и надо расследовать.

Порфирий оторопел.

- Ну, это ты уж... это... слишком, - осторожно проговорил Бартенев, напряжённо всматриваясь в лицо друга. Он давно понял, что тот чего-то не договаривает, скрывает от него понимание чего-то болезненного, при этом совсем не шутит и вовсе не мистифицирует его. Глаза Корвин-Коссаковского, и без того тёмные, точно налились за ночь свинцом. - Я понимаю, ты двадцать пять лет в полиции, но что тут расследовать-то? Упыря болотного за хвост не схватишь, покойника к суду не привлечёшь. И что ты, кстати, на могиле-то увидеть хочешь? Имя?

Вообще-то Корвин-Коссаковский последние годы курировал тайную агентуру секретного делопроизводства Департамента полиции, и деятельность его с делами уголовными, а тем более мистическими, никак не пересекалась. Сейчас он снова развёл руками.

- Сам не знаю, Порфирий.

Собираться в город они начали загодя и, отведав ушицы и жареной плотвы, были готовы к выходу. Бартенев обещал подвезти Арсения к нему на Лиговский проспект, где тот после смерти жены одиноко жил в старом отцовском доме, а пока они быстро миновали расстояние до погоста и остановились как раз там, где из дорожной колеи след колеса уводил вниз по насыпи. Коляску его вытаскивали понизу, потому след не затоптали.

- Вот тут я на камень впотьмах наехал, - указал рукой Порфирий Дормидонтович, - вот следы копыт Красотки, вот тут я привязал её. А вот и скамья. А могила - вон, ангел чёрный над урной склонился.

Корвин-Коссаковский внимательно разглядывал кладбищенскую диспозицию. Погост в этом месте полого спускался с холма, захоронения тут явно были старые, ибо между ними росли дубы, клёны и вязы с массивными стволами и мощными кронами. Само кладбище, основанное сорок лет назад, в начале тридцатых годов, из-за разразившейся тогда в городе эпидемии холеры, подчинялось городской полиции, а не церкви, и изначально называлось Тентелевским, а после постройки церкви святого Митрофана Воронежского стало зваться Митрофаньевским. Потом рядом с холерным участком возникло городское кладбище, престижным, правда, не считавшееся. Богатые захоронения кучковались только около церкви, по окраинам хоронили людей попроще.

Место странного видения Бартенева находилось, однако, как раз неподалёку от храма, к тому же - было удобно расположено при дороге, и потому на могилах здесь возвышались помпезные мраморные кресты и пошловатые надгробия со скорбящими матронами дурного вкуса, ажурные решётки сменялись тяжёлыми гранитными склепами фамильных захоронений богатых купеческих семей Сытовых, Русаковых, Дурдиных, кое-где мелькали и дворянские фамилии.

Арсений Вениаминович отметил и то, что могила, из которой выходил бартеневский покойник, на первый взгляд, стояла особняком, но при приближении к ней Корвин-Коссаковский заметил, что на самом деле захоронения были и вокруг гробницы, но все это были простые земляные холмы с деревянными крестами, по ветхости наполовину ушедшие в землю, безымянные и заброшенные, заросшие крапивой и бурьяном. Чёрный же монумент выделялся издали сияющей поверхностью полированного мрамора, и скульптура - рыдающий чёрный крылатый ангел, склонившийся над урной с прахом, - сделана не в расчёте на дурной купеческий вкус, но была почти произведением искусства. Оттенявшая ангела старая плита серого гранита и вправду имела привинченную по четырём углам позлащённую табличку и, подойдя вплотную к ограде, Арсений Вениаминович полушёпотом прочёл там только несколько слов на французском: