Ольга Михайлова: Гамлет шестого акта

Доран приехал в свой дом, когда совсем вечерело. Он бывал здесь по приходским делам, остальное время живя у друга в Хеммондсхолле. Бог весть по какой причине, но сегодня его жилище, которое обычно нравилось ему, непритязательное, но живописное, показалось каким-то бедным, почти нищенским. Навстречу выскочил большой полосатый кот Тихоня, которого священник приютил котенком в прошлом году, и стал тереться о ноги, довольно мурлыкая. Он редко видел хозяина и сейчас выражал радость встречи откровенно и искренне. Доран наклонился и почесал серое кошачье ушко.

Господи, только кот ему и рад…

Тридцать семь… Как быстро мелькают годы… Он вздохнул, приготовился к завтрашней службе, и сел в своё любимое кресло у обшарпанного камина. Кот примостился рядом. Доран задумался. Что-то произошло. Случилось что-то такое, что он не обозначил как событие, но что вдруг сдвинуло какие-то потаённые пласты его души — иначе откуда эта странная тоска, ощущение, что всё не так, что время безнадежно уходит? Не потому ли, что последние дни столкнули его в Хеммондсхолле с молодежью? Привыкший к одиночеству, он втайне взволновался юной свежестью лиц и девичьими фигурками, мелькавшими перед глазами.

Патрик Доран вообще-то о женщинах думал нечасто. Четырнадцать лет назад ему хладнокровно предпочли другого. Предпочли потому, что между ним и его соперником была пятикратная разница в годовом доходе, и даже имели простодушную жестокость сказать ему об этом. Тогда Дорану показалось, что он пережил это со спокойным достоинством, смирился, и если на минуту в душу вошёл дурной помысел о смерти — это было лишь минутным малодушием. Он перенёс потерю, со временем пришёл в себя, любовь истаяла, боль ушла. Правда, Доран всё чаще стал замечать, что уже не может смотреть на женщин с подлинным интересом и искренним уважением. Нет, он не думал о них дурно. Но и не любил. Разлом души с годами не расширялся, но и не срастался.

Но то, что Доран ощущал сейчас, было помыслом, в его понимании, просто скотским. Его душа отяжелела, отяжелела и плоть. Скотской же в его желании была рассеянная блудность самого искушения. Он хотел женщину. Любую. Какую-нибудь. В памяти туманно всплывали поворот головки мисс Хеммонд, волосы мисс Нортон, ямочки на щеках мисс Морган… Всё, что в эти дни незаметно для него самого запечатлелось в памяти, теперь проступило и томило. Викторианская эпоха была сдержана, и если развращённому и пресыщенному человеку нужны для возбуждения сцены невиданной разнузданности, то тому, кто, подобно Дорану, жил в одиночестве и лишь иногда урывками, воровски получал впотьмах наслаждение, хватало для того, чтобы вспыхнула кровь, совсем немного. Самые ничтожные соблазны манили запретностью, леденя душу греховностью, до дрожи возбуждали и случайно мелькнувшая женская щиколотка, и вырез платья, и даже обтянувшая руку перчатка.

Доран неимоверным усилием подавил муку плоти, ибо знал, чем будет чревато противное. Он уже допускал подобному реализовываться. Удовлетворить похоть безнаказанно в окрестностях, вплоть до Гластонбери, было немыслимо — если бы его узнали, при его сане мог выйти скандал. Только в Бате или Бристоле, и то с оглядкой… Патрик поморщился, вспомнив, как пришлось в прошлом ноябре лгать Хеммонду, выдумывая лживую причину поездки в Бат, как он метался по городу, стремясь найти притон поукромнее, и каким дерьмом чувствовал себя по возвращении, когда Лайонелл поинтересовался больным другом, на необходимость посетить которого Доран сослался в оправдание поездки…

Будь всё проклято.

К его чести, Доран и мысли не допускал о возможности интрижки в Хеммондсхолле. Но понимая, что возвращение туда неизбежно, мрачнел. Чтобы отвлечься, стал думать о том, что никаких плотских желаний возбудить не могло. Вообще-то современная молодежь ему не понравилась — ни внешним обликом, ни ничтожеством помыслов. Нет, он не хотел, подобно старикам, сетовать на никчёмность молодых. Вздор это все. В зрелости каждое новое поколение повторяет предыдущее и жалуется на своих детей. И в своём поколении он видел всякое — и откровенных негодяев, и примеры душевного благородства. Но в гостях и родственниках Лайонелла благородства было мало. Настолько мало, что оно не ощущалось вообще.

Его друг, милорд Лайонелл Хеммонд, старший сын богатейшего человека, от которого получил наследственную вотчину в Сомерсетшире, неподалеку от Гластонбери, графский титул и солидный капитал, приносящий около двадцати тысяч годовых, когда-то имел не попечении двух младших сестер и брата. Но, увы, словно злой рок навис над родом. Сирил Хеммонд выразил желание пойти в армию, и ему был приобретён патент на чин лейтенанта в гренадёрском полку, потом неожиданно женился, причём, весьма опрометчиво. Девица, оставив ему дочь, вскоре сбежала с полковым офицером. Через год Сирил погиб в пьяной потасовке, оставив семилетнюю дочь Софи на попечение брата.