Ольга Михайлова - Оборотни Митрофаньевского погоста

Крылатый Клодий, обнаруживший в повороте головы хищный длинноносый профиль, кивнул и нагло облизнулся, Цецилий обронил несколько пошлых сентенций о девицах в свете, после чего все трое распрощались. Модный франт исчез в гробнице, крылатый демон метнулся ввысь и растаял в ночном небе, мутным туманом растворился над болотом упырь Цецилий.

Луна исчезла в тучах, последние цикады убаюкивающе трещали, но тут с дерева сорвалась ветка, стукнув Порфирия Дормидонтовича по плеши и набив основательную шишку, а где-то далеко при церкви звонко и победительно пропел петух. Бартенев очнулся и, потирая макушку, с трудом встал со скамьи. Всё тело ныло, першило в горле и чуть подташнивало. Меж тем солнечный луч бабьего лета уже блёкло золотил купол церкви и играл на крестах Митрофаньевского погоста.

Бартенев изумленно заморгал. Постой, а как же ночные призраки-то? Он, что же, спал, выходит? Значит, демон-нетопырь Клодий, болотный упырь Цецилий с мертвецом Постумием ему попросту привиделись? Это надо же...

Нет никакой нужды рассказывать, как уставший и злой Бартенев добрался все-таки на рассвете до приятеля, как с трудом нашёл около девяти утра в ближайшей к погосту деревеньке Тентелёвке четырёх мастеровых, которые за три рубля серебром и бутылку 'казёнки' тросами вытащили его коляску из болота, и как, наконец, около часу пополудни, друзья сели обедать, пока Анфиса и Калистрат, люди Корвин-Коссаковского, отмывали на дворе дрожки Порфирия Дормидонтовича от зловонной тины да липкого ила.

Арсений Корвин-Коссаковский и Порфирий Бартенев внешне не походили друг на друга. Бартенев в молодости был хорош собой, но после сорока облысел и расплылся в талии, Арсений же Вениаминович, высокий брюнет с цыганскими глазами, в годы гимназические похожий на тощего воронёнка, с годами, напротив, приобрёл лоск и вальяжность, но был по-прежнему подтянут, худ и подвижен. С зализанными височками и приятным лицом, он казался на первый взгляд человеком скромным, звёзд с неба не хватающим, но лишь до тех пор, пока вы не ловили взгляд его чёрных глаз, таящих ум почти бесовский, позволивший ему без особой протекции к сорока семи годам дослужиться до тайного советника полицейского департамента.

Он был петербуржец, притом классический. Бледный, с правильной речью и свинцовым блеском в глазах, он отличался туманным отношением ко всему, что способствовало продлению человеческого рода, женился по юношеской беспечности, овдовев, преисполнился отвращением ко всяким матримониальным порывам, любовь почитал за несчастье, в котором может помочь только Бог. Пил он весьма умеренно, был скромен и маниакально патриотичен, одобрительно мычал по поводу любых действий властей, относя их к числу не постижимых разумом явлений. Был богат, но скрывал это, мылся в Воронинских банях в номерах за пятнадцать копеек, вскользь упоминал о какой-то хронической болезни, но никто не мог понять, о чём, собственно, речь, любил домашнюю выпечку и жареную курятину, терпеть не мог революционеров и, в особенности, революционерок, и имел обыкновение жить так, как будто не имел к своей жизни никакого отношения.

При этом те, кто хоть раз сталкивались с Корвин-Коссаковским лично, никогда впредь не отзывались о нём дурно, почтительно умолкая при упоминании одного его имени, и они же часто задавались вопросом: что связывает Арсения Вениаминовича, человека весьма тонкого и одарённого, питомца лучшего императорского университета, с выпускником Главного инженерного училища, недалёким служакой Бартеневым, с которым кроме как о сети железных дорог, о хлебопечении для войск, прессовании фуража да устройстве военных лагерей - и поговорить-то не о чем было? Да, Порфирий Дормидонтович несведущ был ни в литературе, ни в искусстве, но Корвин-Коссаковского, казалось, недалёкость друга ничуть не тяготила. Бартенев никогда не задавал ненужных вопросов, отличался здравомыслием и удивительной наблюдательностью, к тому же, и у Арсения Вениаминовича не раз был случай в том убедиться, абсолютно не ведал страха. Упрям был, правда, и пол женский недолюбливал, но тут Корвин-Коссаковский с ним сходился. А что до книжек новомодных - да Бог с ними, с книжками-то.

Бартенев опрокинул уже третью стопку водки, закусывая их пирожками с говядиной, меж тем как Корвин-Коссаковский лакомился жареной курицей по-венециански, называемой им так потому, что его кухарка Анфиса тушила жирных деревенских кур в оливковом масле с веточками розмарина и сочным черносливом, в чём Арсению Вениаминовичу виделось нечто экзотическое и заморское. Порфирий уже рассказал, как неудачно скатился с пригорка у Митрофаньевского кладбища и умолк, но Корвин-Коссаковский, зная дружка как облупленного и понимая, что тот и пешком спокойно пришёл бы к нему в навечерие, как договаривались, терпеливо ждал продолжения рассказа.