Ким Сатарин - Вторая радуга

— Некорректен…, — задумчиво повторил Ермолай.

Интуиция подсказывала, что вот здесь и спрятана разгадка. Вопрос подразумевал однозначную принадлежность к расщепу и отсутствие принадлежности к Материнскому Миру. Для них с Кутковым это было верно, а для Оли и Ани — нет. Они что, не принадлежали расщепу, или принадлежали Материнскому Миру? Или принадлежали сразу двум мирам, настоящему и игровому? Такую возможность он ранее не рассматривал.

— Что ты не создатель, я согласен. А вот кто? Персонаж, Игрок, принадлежность определённого уровня? У тебя же есть своё мнение…

— Моё мнение может быть неверным. Или верным для меня и неверным для тебя. Тебе обязательно надо его знать?

Харламов полагал, что обязательно. Себя он предполагал в роли персонажа-игрока.

— Персонажей в обычном понимании в Большой Игре вообще нет. Каждый свободен, и может делать, что ему вздумается. Только возможности у всех разные. Мастера Радуги способны в одиночку или мелкими группами изменять судьбы миров, прочие могут делать то же самое целыми народами. Но, мне кажется, для четырнадцати человек в северной части расщепа Игра имеет совершенно другой смысл, — Леонид прислушался к внутренним ощущениям и сказал, что через двадцать минут им можно будет выходить.

Сашка появился вовремя, и они впятером запрыгали по раскалённому песку. Снизу и от скал несло обжигающим жаром, а тёмное безоблачное небо дышало вожделенной прохладой. Через час песок остыл до вполне приемлемой температуры. Подходящее место отыскали в глубокой расселине, на дно которой лучи света не попадали даже днём. Чтобы расчистить пятачок два с половиной на три метра пришлось применять психокинетику. Крупные камни выбросили, мелкие — искрошили чуть ли не в пыль. "Шахта" выходила в Алатау-три в полукилометре от колодца и полусотне метров от железной дороги.

— Ну, вот, — облегчённо вздохнул Ермолай, — теперь можно докладывать Мариэтте, что есть два проводника в Кудлаот и готовая "шахта" в Алатау-три. Пусть попробуют это обстоятельство использовать, если найдут подходящих мастеров. А про колодец, мне кажется, рассказывать не обязательно.

Ольга с тоскливым выражением на лице смотрела на железную дорогу. Здесь было холодно, всего несколько градусов выше нуля, но накопленное телом в ином мире тепло ещё не рассеялось. Она не пошла с ребятами к колодцу, села у руин домов, прикрывшись курткой, и решила подождать, пока ребята вернутся из мира третьего уровня. Вернулись они быстро — там стояла точно такая же холодина. Ермолай запустил астральную сущность в Материнский Мир, прямо в колодец — и ничего, кроме бетонных стен, не узрел.

На обратной дороге они даже задержались, чтобы погреться у раскалённых скал Кудлаота.

И вновь сон, яркий до такой степени, что нет никакой разницы с явью. И снова то же самое место — только на этот раз он не идёт по аллее, а чего-то ждёт, стоя между берёзок. Из здания выходит Ольга, ведя за руку девочку лет восьми. Наверное, дочь — до того похожа на неё. Только волосы не такие чёрные, скорее с каштановым оттенком. Девочка идёт, опустив глаза, грустная. Аникутина задумчиво-усталая, это хорошо знакомое Ермолаю выражение обычно появляется на её лице, когда она занята долгой и трудной работой.

Они проходят по аллее, не глядя в его сторону, и он, выждав немного, заходит в здание. Тенями мимо него снуют люди, он понимает, что невидим для них. Второй этаж, коридор, поворот, нужная дверь. Он наклоняется над лежащим под простынёй обрубком человеческого тела, всматривается в лицо и узнаёт самого себя, небритого и с бородой…

Гладкие, красивые кирпичи необычного вишнёвого оттенка. Ни единой пылинки. И рука ощущает положенную нормальному кирпичу шероховатость. А что уже говорить обо всём здании! Дворец. Небольшой, одноэтажный, но с навесом над входом, поддерживаемым скульптурами — не атланты, но тоже обнажённые люди с отвратительно искажёнными лицами. Между фигурно отделанными окнами сложные барельефы из переплетающихся ветвей и цветов. Одно слово — лепота. И к окружающему садику это относится в полной мере: ровный зелёный газон, обстриженные в виде львов кусты, несколько цветущих деревьев слева от мощёной дорожки.

Скажи ему сейчас, что всего этого нет, что вместо дворца возвышаются едва достигающие высоты пояса развалившиеся стены, а на месте ровного газона зияет заваленная мусором яма, Ермолай бы ни за что не поверил. Но куда деться, если он сам, будучи за оградой, это самое и видел? А сейчас за оградой стояла Ольга и её глаза утверждали, что всё, им видимое, наваждение. Морок, иллюзия. И никто, будь ты семь раз мастером Радуги, против этой иллюзии устоять не мог.