Святослав Логинов - Черная кровь

В каком сне померещилось людям, будто можно победить древнего владыку мира? Да будь здесь все воины рода, и все как один с нефритовыми мечами, они не сумели бы достать и колен чудища.

Уника не шелохнулась, не поднялась навстречу гиганту. Зачем? Всё равно высотой с ним не сравняться. Уника увидела себя мёртвой и тихо запела погребальную песню.

Серым смерчем хобот страшилища прошёл в вышине, затмив нарождающийся день. И на самом конце этой шеи не было ничего напоминающего голову. Даже у плоскомордой змеи есть лоб – вместилище разума. Гадюке можно сказать человеческое слово, и она услышит и поймёт. Шея Кюлькаса кончалась вдруг, словно опиленное бревно, в торце которого зияет вечно разинутая пасть. Она раскачивалась, опускаясь туда, где, сложив руки на животе, праздно сидела Уника.

Уника пела погребальную песню себе самой. То был свадебный напев, который ей никогда не споют. Песня о радости, которая ей не досталась.

Уже над самой головой пронёсся хищный смерч, ударил в лицо воздухом, взвихрил волосы. Уника не смотрела. Когда её убьют, она это и так узнает. Уника пела погребальную песню о счастье жить на родном берегу среди родных людей, о великом чуде – знать, что ты не одинок, что предки берегут тебя из давнего прошлого, а в грядущем ждут потомки. Уника пела колыбельную нерождённому сыну.

Очень тихо стало в мире. Так тихо, как не бывает даже зимней ночью. Уника открыла глаза. Почему-то она была ещё жива, а великан, раскорячившись, стоял на прежнем месте, но его страшный хобот безвольно свисал вниз, громоздясь на камнях в каком-то десятке шагов от Уники.

Кюлькас спал.

Уника медленно встала, заученно шагнула вперёд. Рука сама нашарила на груди воткнутую в рубаху проколку, подарок мастера Стакна, – единственное, что не было потеряно в пути. Плавным движением, напомнившим старую Йогу, Уника вжала остриё в левое предплечье, чтобы проколка напиталась родной кровью, обретя совершенное могущество.

Совсем рядом колыхалась шея страшилища – тугие вены, артерии, пульсирующие под слоем чешуи. Кремень и дерево, огонь и рог не смогли бы оставить и царапины на шкуре ожившей стихии, но тонкая игла, сработанная Стакном из того же нефрита, что и потерянный клинок, справилась с преградой. Сколок священного камня, вобравший силу ушедших поколений, вонзился в чужеродную плоть, безошибочно отыскав под пластами брони яремную вену.

Чёрная душная кровь хлынула потоком.

Кюлькас остался недвижен. Древние существа, зародившиеся прежде земли и неба, не знают чувств. Страх и боль неведомы им так же, как неведома жалость. Стихия не ощущает ударов.

Кровь хлестала всё более широкой струей. Смоляные ручьи стекали вниз, сливаясь и разбредаясь меж валунов. Сама земля испугалась нестерпимой жертвы и не впитывала жирную кровь. Скоро Кюлькас оказался посреди кровяного озера. Лишь теперь он, кажется, почувствовал что-то. Гигантские руки вяло шевельнулись, сжались кулаки, способные расколоть гору, дрогнул вспоротый иглой хобот.

Уника поспешно отступала, пятилась, не отводя взгляда от вершащегося дела рук своих. Кюлькас резко вздёрнул хобот, словно собравшийся трубить мамонт. В небо ударил смоляной фонтан, чёрная кровь оросила бирюзовую броню. Должно быть, Кюлькас собирался шагнуть, но вместо того качнулся и, так и не издав ни единого звука, повалился набок. Тяжёлый удар сотряс землю, вдалеке качнулись засохшие деревья, а Уника, не удержавшись на ногах, упала.

Когда замолк подземный гул и вернулась тишина, Уника смогла подняться и молча принялась собирать выбеленные солнцем и ветром сучья, сухую осоку и бурьян. У неё оставалось важное дело: убитое чудовище надлежало похоронить. Зарыть под камнем или сжечь на погребальном костре.

Сказать такое куда легче, чем исполнить. Из охапки трухлявых веток и пригоршни сухой травы не соорудишь могильного костра и степному суслику. И всё же Уника продолжала стараться. Надо сжечь хотя бы каплю колдовской крови, иначе… кто знает, что случится иначе?

Искра с подобранного кремня пала на траву, заплясали невидимые на солнце языки пламени, заглушая острую вонь Кюлькасовой крови, потянул лёгкий дымок. Уника обмакнула конец одной из палок в кровь чудовища и поднесла к огню. Палка тут же вспыхнула ярким чадящим пламенем, как пропитанный горючей сосновой смолой факел.

Уника не удивилась, сейчас она была готова к чему угодно. Всякое дело показалось бы ей привычным и до мелочей знакомым. В любую минуту она знала, что и как следует делать. Уника размахнулась и швырнула огненную ветвь в чёрное, с радужными разводами по поверхности озеро.