Иван Кошкин - Илья Муромец.

Их было уже меньше, но, окруженные снова, урусские алп-еры оставили часть своих биться, а сами, словно змея, сбросившая кожу, рванулись вперед, чтобы схватиться с дружинами степных ханов... Ольберы-телохранители, что еще не ходили сегодня в бой, встретили урусов на свежих конях, они сжимали в руках длинные копья и палаши, но русичи, не замедляя конского бега, налетели и на ханских ольберов. Стремясь пробиться к Калину, дружинники дрались как одержимые, и, падая с коня, уже зная, что убиты, воины кричали товарищам: «За меня! Ударь за меня!» Этот заслон проломили только трое — сильнейшие алп-еры на могучих конях, с ног до головы залитые кровью, они выехали прямо на отряд великого хакана, и телохранители Калина спешились, выставив вперед длинные копья, стальными кольцами окружив своего господина.

— Ну, что делать будем? — спросил Илья, глядя на ряды длинных, в два человеческих роста, пик.

— Сейчас наших сзади добьют и за нас примутся, — сказал Самсон.

— Мы не перепрыгнем, — предупредил Бурко. — Устали, и разбега нет.

Муромец молча смотрел на последнюю преграду. Он видел Калина, что смотрел на них сверху вниз, со склона. Царь улыбался, словно говоря: «Ну и что ты теперь сделаешь, могучий алп-ер? Вы поляжете здесь, в поле мои полки добьют Киевское войско. Победа достанется мне». Илья стиснул зубы.

— Значит, пойдем сквозь копья, — глухо сказал он. — Хоть один, да прорвется, хоть пешим. Бурко, ты идешь?

— Да, — спокойно ответил конь. — Куда ты — туда и я.

— Добро, — кивнул Илья. — Эй, вы чего там шепчетесь?

Самсон и Алеша повернулись к старшему брату, и лица их Илье не понравились.

— Поток убит, Казарин убит, Рагдай, Потаня, Гриша, Соловей, Ушмовец... Всех не перечислить, — Алеша говорил спокойно, но его глаза странно сияли. — Илья, ты сам сказал, не буйны головы ставим в заклад, а Русскую землю.

— А раз так, — продолжил Самсон. — То грех нам о своих дурных головах печься. Не отстань от нас, брат!

— Вы что задумали? — севшим голосом спросил Муромец.

Алеша и Самсон обнялись, поцеловались и, повернув коней, пустили их на копья, чуть не с места взяв в скок.

— Куда? — страшно крикнул Илья.

Но воинов было уже не остановить. Тяжело направить коня на острую сталь, зверь тоже хочет жить, противится смерти. Но боевые жеребцы, как и боевые люди, случается, вдруг решают: «А-а-а, пропадай голова с копытами!» — и в этот миг не то что на копья — на каменную стену бросятся. Богатырские же кони, редкой породы звери, умели чувствовать мысли своих хозяев, быть с ними заодно, и никакая сила на свете не остановила бы сейчас Серка и Соловка, что решились умереть с Алешей и Самсоном.

— КУДА? - ревел Муромец. - КУДА ВАС НЕСЕТ?

— Илья, за ними, — закричал-заржал Бурко. — За ними, или все напрасно!

И, не дожидаясь хозяина, богатырский конь прыгнул с места в дикий, стелющийся скок, сотрясая землю тяжелой поступью. Словно во сне, Муромец видел, как Алеша и Самсон всей своей тяжестью, всей тяжестью могучих скакунов вломились в строй хаканских нукеров, своими телами ломая и пригибая копья.

Иногда говорят: «Что толку сложить голову — пусть враг складывает!» Бают еще: «Мертвым все равно, чей верх». Но из года в год, из века в век бояны поют о тех, кто не пожалел своей жизни, добывая победу своим.

Серко и Соловко погибли первыми, приняв каждый по десятку копий в широкие, с ворота, груди, но и мертвые, с кровью, хлещущей из ноздрей и из пастей, кони сделали несколько шагов, пока не рухнули, давя железных нукеров. Самсон, обломив копье, вонзившееся в живот, бросился дальше, рубя древки мечом, перешибая кулаком, он бился, пока еще семь пик не вонзились в грудь и бока. Хрипя, иудей, предсмертным усилием притянул к себе нукера и швырнул его вперед, вражьим телом склонив еще несколько копий. Попович прошел до конца, его меч плел сверкающую паутину, обрубая пики, он бился, обламывая копья, что пробили грудь и живот, окровавленный, страшный, ростович убивал рукой тех, кого миновал клинок. На последних шагах, чувствуя, что силы уходят, Алеша рванулся вперед, с ревом ухватил семерых, круша в каменных объятиях, и, отбросив трупы, рухнул на землю, заливая ее горячей кровью. Все шесть рядов оказались проломлены сразу, и в эту брешь Бурко с диким ржанием внес рыдающего Муромца.

— Ну? Ну, где ты, великий хакан? — орал обезумевший от боли в сердце богатырь. — Куда теперь спрячешься?

Калин не собирался прятаться, трусы в Степи царями не станут. Калин налетел сбоку, его жеребец — могучий, широкогрудый, ударил Бурка, вцепился зубами в шею, и Муромец еле отбил удар царской сабли. Но хоть конь Калина был молод и свеж, не было у него ни опыта, ни разума Бурка. Русский скакун не стал вырывать из вражьих зубов свое горло, вместо этого он страшно ударил кованым копытом в ногу хаканскому зверю. Удар пришелся вскользь, но степной конь отпрыгнул, и всадники закружили один вокруг другого, ловя момент, чтобы броситься, достать врага клинком. Нукеры, окружившие вершину, топтались на месте, то ли не хотели мешать своему хакану прибить одного уруса, то ли пугал их гнев чужого алп-ера, от которого дрожал воздух над курганом. Внезапно Калин осадил коня и громко крикнул: