Джон Майерс: Серебряный Вихор

Это подстегнуло меня. Человек мог опасаться моря как смертельной ловушки, но поросенок должен был удирать от охотников во что бы то ни стало. Захрюкав, я собрался нырнуть — и остался на месте. В бешенстве я взбивал копытцами песок, но не мог сделать ни шага. Я слышал за собой мягкие прыжки леопардов. Мне чудилось, что они уже клацают зубами. Плоть моя содрогнулась в предчувствии боли от вонзившихся в нее когтей. Если я не сдвинусь с места — погибну наверняка. От ужаса я зажмурился и протестующе заверещал.

Уши мои больно сжали — и я подумал, что это конец. Но тут же почувствовал, как человеческие пальцы обхватили и мою ногу.

— Держись поближе, — задыхаясь, сказал Голиас, бредя со мной по мелководью. — Я забыл, что ты из-за колдовства не можешь покинуть остров по своей воле.

Возможно, он говорил что-то еще, но я уже не слышал. Я снова потерял сознание.

Очнулся я уже человеком, но ни малейшей радости от этого не испытал. Меня вырвало желудями и потом еще долго мутило. Но страдания мои не ограничились телесным недомоганием. Вместе с самодовольством я утратил уверенность в себе.

Еще недавно я презирал жизнь. Сознавая это, я гордился собой. Таково было мое мировоззрение. Но как презирать жизнь тому, кто удирает от врага и визжит в смертельном страхе? Я долго не мог унять дрожь в теле. Каждый глоток воздуха казался мне драгоценным. Гордыня моя скончалась от множества нанесенных ей неисцелимых ран. Циничное отношение к жизни происходит от того, что человеку кажется, будто он постиг истинный смысл вещей. Окружающие радуются, а он сохраняет надменность и холодность. Жизнь заставила меня убедиться, что я ничего не знаю и не понимаю.

Мне надоело лежать, и я сел.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Голиас.

Я попытался понять, где мы находимся. Очевидно, на другом острове — холмистом, по сравнению с плоской Эей, которую вновь окутал туман. Я искоса глянул на своего товарища. Он растянулся на земле, тяжело дыша; по-видимому, тащить меня через пролив было не так-то легко. Его правая рука, которую я поленился переместить в тень, пока он спал, побагровела от ожога. Должно быть, ему было мучительно больно ею грести.

— Думаю, неплохо для экс-поросенка, — процедил я, даже не повернувшись к Голиасу и не давая никакой зацепки для продолжения разговора. Он пробормотал, что надо бы побродить по берегу, осмотреться. Едва он ушел, я поднялся и направился в противоположную сторону. Голиасу ясно, что я глупец и негодяй. Мысль о дальнейшем совместном путешествии была для меня нестерпима.

Остров представлял собой гору, выступающую из океана. Она была почти сплошь покрыта джунглями. Обитали на острове в основном дикие козы и разнообразные птицы. В прибрежных водах тоже водилась разная живность. Питаться можно было моллюсками, крабами и черепашьими яйцами. Жаль, что яйца нельзя было сварить. С вершины горы сбегали ручьи, так что недостатка в пресной воде не было.

Это все, что я узнал в первый день. Еще несколько дней занял поход вокруг острова. Нелегко было ступать по каменистому берегу босыми ногами. Проще было бы, конечно, взобраться на вершину и осмотреться, но я боялся нежелательных встреч в лесу. Эя научила меня осторожности.

Конечно, мне хотелось найти людей — лишь бы только не сталкиваться с Голиасом. Однако, увидев следы человека на влажном песке, я испугался. Для Голиаса они были слишком большие. Я и сам был бос, однако обычно следы босых ног наводят на мысль о дикарях. В джунглях живут и дикие племена. Судя по следам, здесь побывал один человек. Но поблизости могли оказаться сотни других. На всякий случай я спрятался в укромном месте.

Ночь я провел почти что без сна. Меня заботили не только следы. Здравый смысл боролся с суетной гордостью. Вопрос заключался в том, найду ли я в себе решимость явиться с повинной. Я уже обошел весь остров, но признаков цивилизации не обнаружил. Навряд ли сюда заглядывают мореплаватели. Значит, моим единственным попутчиком и — при случае — союзником остается Голиас. Если, конечно, он еще не отказался от меня…

Уныло позавтракав сырыми черепашьими яйцами, я вдруг подумал: не поздно ли я спохватился? Голиас, знаток морского дела, наверняка нашел способ покинуть остров. Обеспокоенный, я отправился его искать. Подошвы мои успели загрубеть, и потому я мог идти достаточно быстро.

Голиас выходил из моря после купания. Он приветствовал меня, как если бы мы расстались всего час назад. Но я не мог принять его радушие как нечто должное, молча. Я хмуро взглянул на него и небрежно бросил: