Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки – рейхсфюрст

Она сказала просительно:

— Сэр Ричард, ну зачем я вам нужна в полное владение? Вы же все время в походах, как я понимаю! С пылающими гневом очами и обагренным лезвием меча?

Ее лицо горит огнем то ли от стыда, то ли от смущения такой бесстыдной торговлей, хотя, кто знает, под обликом строгой школьной учительницы, может быть, кроется не совсем уж и строгая мораль, не знаю и даже не пытаюсь узнать, мне нужно провести три колонны войск через королевство без инцидентов и стремительно обрушиться на герцогство, вот о чем нужно думать в первую очередь.

— Хорошо, — сказал я устало, — голова гудит, вообще ничего уже не соображаю. Ведите меня в свою постель, милая Франка, а так делайте, что хотите. Мне завтра рано вставать.

Она сказала с облегчением:

— Понимаю–понимаю. Пойдемте. Я понимаю вас, сэр Ричард!

Я шел за ней, украдкой посматривая на двигающиеся половинки зада, что отчетливо проступают под длинным, до пола, платьем, со злостью думал, что сам себя не понимаю, а чтоб меня кто–то понимал, да такой человек еще не родился.

Эту ночь я действительно провел, чего никак не ожидал, когда мчался в Шателлен, в постели Франки. Она жутко стеснялась, совсем не похожая на ту школьную учительницу, какой выглядела для меня вначале.

Ее уверенность, что поступаем правильно, улетучилась, как только придворные дамы начали раздевать и протирать обнаженное тело мокрыми тряпочками, смоченными в слабом растворе уксуса.

Из всех светильников горит только один, самый слабенький, остальные загашены явно по настоянию Франки, я видел, как она в смущении даже горбится, что для женщины благородного происхождения крайне недопустимо, непроизвольно старается закрыть ладонями то грудь, но у нее такая, что и моими не очень–то закроешь, то треугольник пышных волос в низу живота.

Я отвел взгляд, когда ее под руки подвели к ложу. Она с не свойственной королевской дочери поспешностью, ломая торжественность процедуры, зарылась под одеяло;

Я сказал властно сопровождающим:

— Все, концерт окончен! Дальше помощь не понадобится.

Все ушли с великой неохотой, но, думаю, в соседней комнате проторчат всю ночь и будут прислушиваться, ибо факт моего вступления в права очень важен, его постараются не пропустить и запротоколировать со всеми подробностями.

Франка прошептала из–под одеяла:

— Спасибо, сэр Ричард…

— Не за что, — ответил я. — Вылезайте, а?

Она сказала жалобно:

— Что–то я совсем не понимаю… Сейчас кажется, что поступаем ужасно!..

— Ну… — пробормотал я.

— А как думаете вы?

— Не знаю, — ответил я честно. — Мораль меняется, мода меняется, обычаи меняются… даже ритуалы!.. Я начинаю думать, что главное все–таки не в сформулированных и высеченных на камнях законах, хотя как государь я должен стоять за их нерушимость.

Она прошептала растерянно:

— А в чем главное?

— Вредим ли мы, — ответил я, сам медленно пробираясь через стену колючих понятий, — своими поступками и поведением друг другу, своим близким или далеким?.. Если нет, то можно все.

Она сказала совсем тихо:

— Но мы не вредим, так ведь? Правда, сэр Мидль…

— Он получит, — сказал я сварливо, — за половину Франки титул герцога! Не полгерцога, а полного. И еще богатое поместье!

Она спросила, защищаясь:

— Почему богатое?

— Его Величество, — напомнил я с достоинством, — король не мелочный. Он понимает важность жеста.

Она вздохнула:

— Все–таки я сама прослежу, чтобы сэру Мидлю выделили достойное имение. Если там и земли богатые, то да, мы никого не обидели, а даже совсем наоборот.

— Все, — сказал я убежденно, — что между нами происходит, делается к лучшему. Вы правы, у государей другие нормы поведения. Мы делаем все в интересах народов наших королевств… Ну–ка, в интересах Шателлена…

Она сказала поспешно:

— Нет–нет!

— Не понял, — проговорил я.

— Задуйте и ту свечу, — попросила она умоляюще. — Ну не могу я при свете, это совсем уж непристойно.

— Ах да, — спохватился я, — конечно, конечно… Хоть я и ничего не увижу в темноте, какой ужас, но буду вас искать в постели.

— Спасибо, сэр Ричард.

Я вылез из–под одеяла, она вскрикнула, зажмурилась так плотно, что вся мордочка перекривилась, я слышал за спиной, как она поспешно отворачивается к стене.

Мои подошвы звучно прошлепали к светильнику, Франка не шевелится. Я с сожалением дунул на единственный огонек, работал бы ночничком, и вернулся к постели.