Елена Медникова - Два крыла. Русская фэнтези 2007

Перевернули на спину и заохали:

— Да кто ж это? Лицом вроде не славянских земель…

— Хазарин, должно. Темный весь. Да в кожах. Тьфу, пб-гань!..

— А может, нежить? — робко подал голос Тюря.

На него замахали руками:

— Да ты что, парень?! Ты эту погань с нежитью-то не мешай. Не к добру так говорить. Лешака прогневишь еще!

— Выискался догада! — поддержали с другой стороны. — Поди портки отстирай сперва. Да кабы он нежитью был, сейчас бы уже перекинулся хоть в хорька, хоть в волка, а то и вороной обернулся бы. Вона кровь течет. Где ты у нежити кровь видал? Эх…

— Славяне! Да это и на кровь не похоже… Черное что-то… пахнет не так. Смола вроде… Чур меня береги, Чур-батюшка!

Из горла Соловья и вправду текло что-то густое и черное — на кровь хоть и похоже, но не то. Люди вновь попятились от тела.

— Сожжем его, что ли… Перед огнем все равны, — предложил кто-то.

Хмурый Клёст — голова обозников — сказал:

— Смертью лютой убил он наших товарников. С собой возьмем, пускай подивится Владимир-князь, что за погань разгуливает по его вотчинам. Глядишь, князь не только с полюдьем места наши объезжать станет.

Обозники загалдели и стали обсуждать, на чьей телеге везти этакое чудище, — никому не хотелось.

Пережидая суету вокруг убитого Соловья, Илья вернулся на дорогу и приветил напуганного Тучу. Потом стал поодаль обоза, вонзил меч в землю и, став на одно колено, принялся творить молитву Леду — суровому богу-воину…

..Лучше бы сожгли. От огня они распадаются полностью. Но и то ладно. А Илюшка молодец — только в горло его и можно было поразить. Слабое место: выход резонаторного патрубка как-никак…

Дом, рубленный еще дедом Путятой, со временем разросся, вплетаясь в потемневшие серебряные бревна новыми, золотыми. Хозяйство, как и дом, было обширное и крепкое — сеяли жито, лен, держали дюжину коров да птицы без счета, отчего кряжистый Чебот и наладился ездить аж в Муром сбывать множившееся добро. Однажды он даже побывал с обозом в самом Киеве, от суетного да многоречивого гула которого еще долго кружилась у него голова.

Когда Слава — единственная жена Чебота — была брюхатая, у них на подворье уже трудились два наемных работника. В очередной раз вернувшийся из Мурома Чебот поспел аккурат вовремя — когда Слава разрешилась от бремени сыном. Ломать голову над именем отцу было некогда, а поскольку киевский торговый поход так и сидел у него в голове, новорожденного назвали по-иудейски — Илюшкой: княжий город тогда так и кипел от обилия иноземцев от Персии до Чуди, и на берегах Непры-реки воздух был напоен речью немногословных викингов и болтливых эллинов.

Крепкий Илья статью пошел в отца, а норовом в мать — тихий да вдумчивый. Часто оставляя беспокойную непоседливую братию сверстников, он припадал к земле и с увлечением следил за удивительной жизнью всевозможных мелких тварей, снующих в траве и подчас совершенно не замечающих этакого пристального к себе внимания человеческого детеныша.

Привлекаемый сызмальства к работе, прежде чем браться зато же коромысло, он неторопливо изучал всю его незатейливую, но толковую деревянную сущность, чтобы потом уже совершенно этими подробностями не интересоваться, а просто использовать по назначению. И в каждой такой вещи привлекало его выношенное годами совершенство, с коим сработана была эта вещь на потребу людскую. Отец, бывало, серчал не на шутку на Илюшку за то, что из-за этого своего вдумчивого созерцания он казался неповоротливым недотепой.

— Давай ужо! — орал он, стоя у снаряжаемого коняги, пока Илья застывал над хомутом, задумчиво скользя пальцами по супони. — Ну!

И часто получал шлепка по хребтине или мягкому месту, а Слава всегда, если была поблизости, вступалась за сына:

— Оставь, медведь! Что прицепился к мальцу?

— Да как же, мать?! — разводил лапищами Чебот. — Лапоть же растет!

— Верно, весь в отца, — улыбаясь, остужала мужа Слава. — Два чебота [1] сапог, высокий башмак. — пара. И как бы он сафьяновым сапожком не стал.

— Эх! Твоими бы устами… — махал рукой Чебот, но в душе соглашался с супругой: долгий на поучения Илья оказывался скор в деле, и уж если что освоил, то крепко, с корнем.

Их дом стоял с краю села, неподалеку от речки. И у реки как раз и было у Ильи свое место: тайное, тщательно оберегаемое от чужого догляда. Натаскав ли из колодца воды для матери, подсобив ли отцу на гумне, или наигравшись с погодками, Илья, если возникала надобность побыть совсем одному, перелетал изгородь, обегавшую родительское подворье, несся по улице, взметая босыми ногами теплую невесомую пыль, пересекал пустошь, поросшую полынью да другой сорной травой, и скатывался меж кустов да ив к берегу.