Елена Никольская - Змей подколодный

— Здесь и сейчас! Я призываю АЛЕКСЕЯ ГАРАНИНА!!!

"Мать твою!!!"

— АЛЕКСЕЙ ГАРАНИН!!!

Пламя с рёвом взметнулось вверх.

— Явись ко мне ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС!!! АЛЕКСЕЙ…

И канал открылся.

Открылся настежь, мальчишку оторвало от земли, по безупречно правильной дуге кинуло в пентаграмму, платок в центре рассыпался прахом — и Флюк прыгнул.

Пушистая личина полетела прочь. Серый вихрь метнулся сквозь огонь, подхватывая, выдёргивая, вырывая, — и, откинутый, грянулся в кусты. Зашипел, накрытый чёрным плащом, единственным своим трофеем. Пламя зашипело тоже, опало и кануло.

Исчерченная ножиком земля, бесформенные лужицы парафина. Словно дети играли. Серый вихрь выполз из кустов, поглядел на остатки пентаграммы и в бессильном бешенстве смёл со смородины листву — а потом завыл в голос, пугая прохожих на недалёком тротуаре.

Город, слушая его, с сожалением взирал на знакомый плащ. Прожжённый в тысяче мест, плащ был просто ужасен. Фатальное какое-то невезение…

"Раз-два-три-четыре-пять, я иду тебя искать, раз-два-три-четыре-пять, я иду…"

Считалочку следовало читать вслух: в качестве дополнительного заклинания, но вслух не получалось.

Его несло: словно в воронку гигантского смерча. Его крутило: словно на сошедших с ума каруселях-цепочках. Воздух обжигал лицо, трещали от электричества волосы, железная пыль забивала глаза и нос. Он закрылся локтями, отчаянно желая передышки, — и желания, услышанные смерчем с двух концов канала, совпали.

Приказы, если точнее; растерявшись, смерч откинул летящего в сторону.

Прочь из воронки.

На деревянный помост карусели.

На помосте медленно проявилась комната: крошечная, тихая, залитая светом. Свет был солнечный и тёк сквозь широкие щели в дощатых стенах. Лучи лежали решёткой на огромном письменном столе, пятнали зайчиками топчан, накрытый вытертым пледом.

Чердак.

Чердак, никогда не виденный, ни разу не снившийся. Не имеющий крыши над потолком и дома под половицами. Придуманный спонтанно, сиюминутно.

Одновременно.

Вдвоём.

Преграда, механически выставленная одним, обернулась для другого в пристанище-на-час. Отдышаться. Глотнуть чая. Бездумно пробежаться взглядом по фотографиям на стенах. Прочитать считалочку на дорожку — точно зная теперь, что дорожка выбрана верно.

Андрей взял со стола кружку (керамического уродца с цветочком на боку) и присел на заскрипевший топчан. Да, иллюзия, но весьма качественная. Вот только чай… Остывший, с запахом травы, он мог оказаться вполне настоящим. Прополоскав пересохший рот, Андрей с сожалением сплюнул опасную жидкость обратно и стал рассматривать фотографии.

Много, так много фотографий. Пожелтевшие, старые, детские снимки: Лёшка, снова Лёшка, сам Андрей, вместе и порознь… А над топчаном, в резной рамке — Ольга, совсем маленькая, лет пяти.

Насмотревшись на Ольгу, он аккуратно поставил кружку, расправил плед и прикрыл глаза, определяя направление.

"Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. Кто не спрятался, я не виноват!"

Доска легко прогнулась под плечом, прорвалась с картонным хрустом — и смерч послушно принял добычу. До дна воронки оставалось-то — минута…

Вскинутые локти врезались в какие-то полки: кладовка — или шкаф! Андрей рухнул, ударившись ещё сильнее, грудью, коленками, затылком, а сверху посыпалось градом — увесисто и много. Он рванулся вперёд, выпал из шкафа, вынося с собой содержимое, и покатился кубарем — прямо под ноги тому, кого так долго искал.

Великий сказочник, Белый Кролик, отец прекрасной принцессы и Чёрный Шевалье, зарубленный нынче ночью джедаевским мечом, был жив, здоров и перекошен от ярости.

Так вот вы какие, северные олени…

Андрей потряс головой, но ничего не изменилось, и он обернулся, чтобы воочию узреть разгромленный шкафик-горку. Статуэтки, битые и уцелевшие, валялись на полу. На полкабинета.

— Ты!.. — сказал Андрей и задохнулся.

— Какого беса, Карцев?! — проорал хозяин кабинета, вздёргивая бедокура за плечи. — Что вы себе позволяете!.. — и задохнулся тоже.

— Ну ты сука… — сказал Андрей, отцепляя его. — Так ты ещё и директор!.. Чёрный Шевалье — а? Мразь недорубленная! Господин Айзенштайн — а?!

И господин Айзенштайн, директор классической гимназии N 1, не успел закрыться от удара. Охнув, он свалился в кресло — через подлокотник, дрыгнув ногами, и тут же вскочил, уворачиваясь от прыгнувшего следом воспитанника.

— Тише! Дрейчик, тише… — прошептал он, выставляя ладони. Из носа, расквашенного, повисшего грушей, широкой струёй текла кровь. — Тише, Дрейчик…