Александр Бруссуев: Мортен, Охвен, Аунуксесса

Я достал из-за голенища свой нож — дага куда-то задевалась, пока прыгал и кувыркался. Четверо с криком бросились на меня, пятый повернулся спиной, намереваясь пойти проверить, как там лошадки?

Ни один сегодня не уйдет с этого поля. За Охвена! Я бросил нож в спину любителя коней, успел заметить рукоять между его лопаток, как вновь начались наши танцы. До этого было как-то непривычно тихо, ни одного звука: ни криков, ни стонов, ни скрежета металла о металл. А теперь в голове возник какой-то неясный гул. Будто целое поле цветов, а на каждом сидит пчела и жужжит в свое удовольствие.

Биться с этими было тяжело: гул, усиливаясь, не давал сосредоточиться. Кое-как зарубив двоих, я даже обнаружил себя на коленях, в то время как предпоследний враг отчаянно дергает свой меч, сотрясая почему-то и меня. Я с колен отмахнулся Пламенем, враг исчез и дергать меня перестал. Все-таки, какой славный меч у Охвена! Его лишь слегка направлять — врагов он будет убивать и без твоей помощи.

Последний горец, белый лицом с черно-красной бородой, оказался шагах в пяти от меня. Почему лицо у него такое белое, как блин на Масленицу? Подрастерял свою смуглость, тварь дикая! Воин тем временем, подняв свой хилый меч, как знамя, над головой, побежал ко мне. По пути он, конечно же, открыл рот нараспашку, даже трепещущие гланды чуть не выпали. С таким биться — себя не уважать. Я через плечо размахнулся Пламенем и, становясь на одно колено, метнул его навстречу последнему горцу. Клинок Охвена легко прошел сквозь грудь дикаря, отбросив его на несколько шагов назад. По-моему с какого-то подобного броска начинался наш поединок.

Я поднялся на ноги, подошел к мертвому врагу, вытащил из него Пламя и огляделся: все лежат, все молчат, никто не шевелится. Это меня удовлетворило. Я подошел к ближайшему валуну и присел на него. Шум в голове пропал. Я внезапно услышал тишину, нарушаемую только журчаньем воды в близкой реке. Подняв глаза на наше строение, я увидел широко раскрытые испуганные глаза Ленни. Я воткнул Пламя в землю у ног и попытался ей улыбнуться…

Пьяные мужики собрали на большой кусок холста порубленные тела чернобородых разбойничков и поволокли его на берег. Трезвым такая работа оказалась не по плечу. Там уже, у самой кромки воды, была выкопана яма в человеческий рост, постоянно наполняемая водой, несмотря на устроенную тут же запруду. Поэтому в яме все время работали два человека, вычерпывающие серую жижу. Тела вместе с холстиной сбросили на дно этой братской анти-могилы. Забросали сверху снятым ранее грунтом, открыли путь воде и, плюнув по разу на чуть выступающий холмик, разошлись по домам. Народ, живший по берегу Олонки до самой Ладоги, известили, что сутки нельзя брать из реки воду, пока она не очистится от скверны.

Тела Мортена и Охвена на подводе отвезли во двор к его сестре. Она, не успевшая привыкнуть к вновь обретенному брату, очень тяжело переживала утрату. Вейко же сгорбился и поседел еще больше. Пока отмывали павших викингов от крови, чужой и своей, только качали головами, не в силах произнести ни слова: защитники недостроенного форпоста были сплошь покрыты ранами, живого места на них практически не оставалось.

Женщины, в том числе и Ленни, выли в голос, распустив волосы. Мужчины хмурились и молчали. Вейко сидел, закрыв лицо руками, и его плечи содрогались от беззвучных рыданий.

Похоронили Мортена и Охвена на погосте в крепости. Вид от могилы открывался прямо на башню форпоста. Перед похоронами Вейко сходил с Пламенем к кузнецу. Мысли оставить такой роскошный клинок себе даже не возникало.

— Я знаю, что по поверьям викингов после смерти они обязательно восстанут на Рагнарек. С этим мечом вступить на битву со злом будет не только не стыдно, но и почетно. Сражались они вдвоем, вот пускай потом и решат сами, кому владеть, — объяснял он Сеппо. — Вот только хочу я, чтоб в земле этот клинок никакая ржа не взяла. Когда там этот Рагнарек случится — поди знай. А восстать с изъеденным ржавчиной мечом будет неловко. Поэтому поступим так.

Они сделали медный ящик по размеру Пламени, туго обернули меч пропитанной жиром полосой холста и залили его в этом ящике свинцом.

— Вот теперь остается только сбить обо что-нибудь свинец — и можно в бой, — удовлетворенно сказал Вейко.

Продолговатый ящик положили в могилу между двумя телами так, что рука каждого лежала поверх укрытого от глаз меча. Здесь не было в обычаях сжигать тела, поэтому ни у кого даже в мыслях не возник погребальный костер, что было бы правильнее. Над могилой возложили каменный курган и провели поминальную тризну.