Александр Бруссуев: Мортен, Охвен, Аунуксесса

На следующий день мы вышли в Ладогу. Желто-коричневая вода, в отличие от свинцово-серой балтийской, разве что меньше пенилась. Это потому что она была пресной, сказали мне викинги. Но волны были такие же. И если ветер, вдруг, разгуляется, они могут наделать беды с лодками.

Мы не пошли на реку Волхов, куда надо было добираться Торну с его воинами. Он отвез нас с Охвеном дальше, до самого песчаного берега, который чуть поодаль окаймляли сосны. Он потерял почти полтора дня, но не выказал даже намека на недовольство.

— Вот, Охвен, Габаново, как мы и договаривались. За сутки доберешься до реки. Еще столько же — и ты дома. Мы придем по Олонке за вами после середины лета. Надеюсь, к тому времени вы уже успеете срубить башню форпоста. Бывай здоров, старина. Надеюсь, что все у тебя будет, как надо, — сказал вождь на прощанье, и они крепко обнялись.

— Прощай, Мортен! Следи там за Охвеном, чтобы вел себя хорошо, — неожиданно он протянул мне широкую, как весло, ладонь. Меня бросило в краску от того, что мне оказывает внимание сам Веселый Торн.

Мы стояли на берегу, пока парус викингов не скрылся из глаз за горизонтом.

— Ну, что, пойдем, пожалуй! — сказал Охвен и, оглядевшись кругом, пошел к лесу.

Деревья здесь росли совсем обычные, трава — тоже, даже птицы, белки и дятлы ничем не отличались от наших. Вот тебе и Гардарика, земля колдунов и легенд! Охвен шел и напевал себе под нос: «Рахвас линнат паятта, тойнен тойже кезюття, сина айят, мина айан (самая известная карельская песня Левкина)». К неширокой реке добрались без приключений.

— Вот она, Мегрега, — сказал Охвен. — Барсучья река.

— Чего же она такая черная? — удивился я.

— Потому что из болот вытекает. Да и глубокая, вдобавок. По берегам много барсучьих нор. Сидят барсуки, никого не трогают и рыбу удят. Потом собираются в стада и в речке купаются. Жизнь — сказка.

Охвен вновь, по мере приближения к своему дому превращался в того молодого парня, что когда-то ушел отсюда на ярмарку с товарищами, да после этого и сгинул на чужбине. Если не телом превращался, то душой уж точно. А я смотрел по сторонам, слушал, как щебечут птицы, и радовался за своего друга. Конец пути близился, и даже мне хотелось ускорить шаг, хотя впереди нас ждала неизвестность.

— Терве, — сказал Охвен, когда нам встретились первые люди.

— Терве, — ответили они, улыбнувшись в ответ, и проходя дальше по своим делам.

— Надеюсь, тут нет таких стражников, как в Удевалле? — проговорил я.

— Когда был здесь последний раз, то не было. Да и сейчас — вряд ли. Но рано или поздно они заведутся. В этом можно не сомневаться.

— Почему?

— Да потому, что природа такая людская. Если есть честные люди, как мы с тобой, то обязательно найдутся и бесчестные. А вот скажи мне, Мортен, кто сильней: честный или бесчестный? — внезапно спросил меня Охвен.

— Честный, — ответил я убежденно. — Ведь за ним — правда.

— Правильно. Но наоборот.

— Это как?

Охвен остановился, положил одну руку себе на затылок, словно собираясь почесать, и задумался:

— Как бы тебе это объяснить… Вот, положим, в соперничестве, когда нужно добиться цели, каким методом будет действовать честный человек?

— Конечно, честным, — развел руками я.

— А бесчестный?

— Ну, — я слегка замешкался. — Наверно, бесчестным.

— А что, честным образом он не может действовать?

— Вообще-то, может, наверно.

— Вот! — Охвен поднял палец вверх. — Честный человек добивается цели только честными действиями. А бесчестный: и честными, и бесчестными — его же ничего не сдерживает! Так кто быстрее добьется цели, если один идет к ней только прямым, честным путем, а другой кроме этого пути может найти еще и обходной, более близкий, хотя и позорный?

— Так что же теперь, жить, позабыв понятие честь? — возмутился я.

— Нет, Мортен. Потому что тебе, добившемуся цели гнусным путем, эта цель уже не будет нужна. Потому что у тебя есть здесь, в сердце, совесть. Она приносит много страданий и мук, но зато, благодаря ей, ты начинаешь уважать себя. А уважая себя, ты уважаешь и других. Правильно?

Я согласно покивал головой. Если верить Охвену, то любой нечестный человек в два раза сильнее, чем я. Но это не говорит о том, что я в два раза слабее его. Просто за то, чтобы добиться своей цели именно тем путем, что я себе выбрал, мне придется потратить в два раза больше сил. Ну, а напрягаться я не боюсь. С этой мыслью шагать мне вновь стало весело. Охвен, остановившийся, было, и принявший философский вид, захромал за мной следом.