Василий Горъ - Нелюдь

А в ушах звучали его прощальные слова:

— Род Атерн слишком долго был в забвении…

— В каком забвении? — робко спросила я. — Папа — один из лучших военачальников его величества!

— «Один из…» — кивнул брат. — А я стану лучшим…

… Почувствовав прикосновение к руке, я вывалилась из прошлого и тупо уставилась на затейливую резную вывеску, мерно покачивающуюся на ветру.

Зверь, стоящий на задних лапах, угрожающе скалил зубы. А на его голове зловеще сияли полтора десятка мелких, но ужасающе острых рожек…

«Королевский Лев» — отрешенно прочитала я. А потом догадалась: — «Ну да, он не с рогами, а в короне…»

— Ваша милость, мы приехали. Давайте я помогу вам спешиться?

Я прикрыла глаза и попыталась сообразить, куда девался наш дом, и почему мне надо спешиваться перед этим зданием.

Увы, никаких мыслей в голове не появилось. Зато перед внутренним взором возникло расстроенное донельзя лицо отца.

Губы чуть заметно шевельнулись, и я чуть не задохнулась от горечи срывающихся с них слов:

— Позор рода Атерн…

— Ваша милость, вам нехорошо?

Я открыла глаза, наткнулась на встревоженный взгляд Меченого и… услышала собственный голос. Только откуда-то со стороны:

— Мне? Н-не знаю…

— Обопритесь на меня…

Мой голос не ответил. И тело не пошевелилось. Впрочем, Крома это не остановило — через мгновение я оказалась на земле. И, придерживаемая его руками, медленно двинулась по направлению к дому…

Девятый день третьей десятины третьего лиственя.

…Леди Мэйнария лежит на спине и невидящим взглядом смотрит в потолок.

Бледное, как вываренное полотно, лицо. Черные круги под глазами. Ярко-красные искусанные губы. Потеки крови на подбородке.

Грудь приподнимается еле-еле. А дыхания почти не слышно.

Невесть в который раз прикасаюсь пальцами к Пути и сдерживаю рвущийся наружу вздох: она сейчас бредет по неведомым тропам мира, принадлежащего Темной половине Двуликого. И, возможно, все дальше и дальше удаляется от той грани, которая разделяет Жизнь и Смерть.

Пробегаю пальцами по зарубкам и пытаюсь понять, куда именно ее влечет. В Светлый лес, к арбалетным болтам, летящим к горлу ее отца? В Атерн, в спальню ее матери и к тем, кто обступил ее ложе? Или в ночной лес, к сполохам костра и к короткому хейсарскому клинку, высекающему искры из меча ее старшего брата?

Хотя, почему обязательно к этому? Ведь каждому, вошедшему в его мир, Бог-Отступник показывает что-то свое. И совсем не обязательно это смерти тех, кто ушел в Небытие: иногда для того, чтобы разорвать в клочья Душу, бывает достаточно воспоминания об обиде, которую Идущие нанесли Ушедшим. Или воспоминаний о времени, которое они им не уделили. Или о недоданном кому-то тепле, любви или ласке.

Каждый шаг — это часть Изменения. И — тяжкий груз, взваливаемый на Душу. Правда, взваливает его на себя далеко не каждый — некоторые проходят эту тропу, не вглядываясь в то, что ее окружает, и выбираются из мира Темной половины Двуликого чуть ли не раньше, чем в него шагнули. Не заработав ни седых волос, ни морщин, ни горечи во взгляде. И продолжают идти по жизни, как ни в чем не бывало…

… Ее милость моргает. Я подаюсь вперед и… расстроенно прислоняюсь к стене: это — просто движение ресниц. А не признак того, что она возвращается.

Угрюмо вздыхаю, закрываю глаза и вспоминаю, как выбирался сам…

… Что-то тяжелое и ужасно холодное бьет меня по лбу и рывком выдергивает из забытья.

Открываю глаза, кое-как фокусирую взгляд на темно-зеленых иглах, нависающих над моим лицом, и вижу, как на кончике одной из них начинает набухать тяжелая серебристая капля.

«Дождь…» — мелькает на краю сознания, а через мгновение ко мне приходят звуки, запахи и ощущения: шелест тугих струй, пытающихся пробить почти непроницаемый шатер из мохнатых еловых лап, одуряющий запах хвои и онемение под левой лопаткой, в которую упирается что-то твердое.

Пытаюсь сдвинуться в сторону и еле удерживаюсь от крика: спину обжигает жуткой вспышкой боли.

Морщусь. И почти глохну от скрежета собственных зубов — правую щеку начинает жечь невыносимо горячее пламя.

Осторожно дотрагиваюсь до нее пальцами и снова возвращаюсь в мир Темной половины Двуликого — вижу погребальный костер, злые алые языки, лижущие тела мамы и Ларки и чувствую тошнотворный запах горелого мяса и костей.

К горлу подкатывает горечь, уголки глаз начинает щипать от наворачивающихся слез, а сорванное горло начинает саднить.