Хартман Рейчел - Серафина

— Все. — Он стоял, опираясь на локти, но теперь оттолкнулся и стиснул перила пальцами. — Со мной всегда так: если что-то можно выяснить, я хочу выяснить.

Я не знала, с чего начать, так что просто начала говорить. Рассказала, как теряла сознание от видений, как придумала сад, как воспоминания матери снегом падали мне на голову. Как узнала Орму в драконьем облике, как из-под кожи полезла чешуя, каково было чувствовать себя отвратительной и как ложь превратилась в невыносимое бремя.

Говорить было приятно. Слова выскакивали из меня под таким напором, будто я была кувшином, из которого выливали воду. Закончив, я почувствовала себя очень легкой, и на этот раз пустота была сладка, ее хотелось сберечь.

Я взглянула на Киггса; его взгляд еще не потускнел, но мне вдруг стало неловко от того, как долго я говорила.

— Уверена, что что-нибудь забыла, но есть вещи, которые я еще и сама о себе не поняла.

— «Мир внутри меня обширней и богаче, чем эта ничтожная равнина, полная одних лишь галактик и богов», — процитировал он. — Я начинаю понимать, почему вам нравится Неканс.

Я встретилась с ним взглядом, в его глазах светились теплота и сочувствие. Он простил. Нет, куда лучше: понял. Между нами бушевал ветер, ожесточенно ероша ему волосы. Наконец мне удалось выдавить:

— Есть еще одна… одна вещь, которую вы должны знать, и я… Я люблю вас.

Киггс пристально посмотрел на меня, но ничего не сказал.

— Простите, — пробормотала я в отчаянии. — Я всегда все делаю не так. Вы в трауре, вы нужны Глиссельде, вы только что узнали, что я наполовину чудовище…

— Вы ничуть не чудовище, — перебил он горячо.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вновь обрести голос.

— Я хотела, чтобы вы знали. Хотела начать все заново с чистой совестью, зная, что рассказала всю правду. Надеюсь, это чего-нибудь стоит в ваших глазах.

Киггс посмотрел на розовеющее небо и с жалобным смешком сказал:

— Вы заставляете меня устыдиться, Серафина. Вы все время делаете это своей храбростью.

— Это не храбрость, это тупое упрямство.

Он покачал головой, глядя куда-то вдаль.

— Я узнаю мужество, когда вижу его, и знаю, когда мне самому его не хватает.

— Вы слишком строги к себе.

— Я бастард, мы такие, — сказал он, горько улыбаясь. — Вы лучше других понимаете, как тяжело доказывать, что вы достойны существовать, что стоите всего того горя, которое ваша мать принесла семье. В словарях наших сердец у слов «бастард» и «чудовище» одинаковые определения, поэтому вы и понимали меня всегда так хорошо.

Он потер замерзшие ладони.

— Готовы послушать еще одну жалостливую историю из печального и одинокого детства незаконнорожденного ребенка?

— Буду рада ее услышать. Вполне возможно, я ее даже прожила.

— Только не эту, — сказал он, ковыряя лишайник на камнях парапета. — Когда мои родители утонули и я переехал сюда, я был зол. Я вел себя как самый настоящий ублюдок, пакостил, как только может пакостить маленький мальчик. Я врал, воровал, дрался с пажами, позорил бабушку при любой возможности. И продолжалось это несколько лет, пока она не послала за дядей Руфусом…

— Да почиет он в Небесном доме, — проговорили мы вместе, и Киггс печально улыбнулся.

— Она вызвала его из самого Самсама, надеясь, что его твердая рука сможет держать меня в узде. И он преуспел, хотя понадобилось несколько месяцев, чтобы я сдался. Во мне была пустота, которой я не понимал. Он увидел ее и дал ей имя. «Ты точно такой же, как твой дядя, парень, — сказал он. — Нам мало мира, если в нем нечего делать. Святые предназначили тебя для какой-то цели. Молись, живи с открытым сердцем, и услышишь зов. Твое дело засияет прямо у тебя перед глазами, будто звезда». И я молился святой Клэр, но сделал и еще кое-что: дал ей обещание. Если она укажет мне путь, с того самого дня я стану говорить только правду.

— Святые любовники! — вырвалось у меня. — В смысле, это многое объясняет.

Он улыбнулся — едва заметно.

— Святая Клэр спасла меня и связала мне руки. Но я забегаю вперед. Когда мне было девять лет, дядя Руфус присутствовал на свадьбе в качестве приглашенной королевской особы. Я был с ним. Меня уже не один год не выпускали из стен замка, и я очень хотел показать, что мне можно доверять.

— Свадьба моего отца, когда я пела. — Мой голос почему-то вдруг охрип. — Вы мне говорили. Я смутно помню, что видела вас обоих.

— Песня была удивительно красивая. Я ее так и не забыл. До сих пор мурашки от одного звука.