Когда дверь открылась, было темно. Я не двигалась — не потому, что боялась, а потому, что до сих пор была уверена: все это — моя выдумка, которая исчезнет, как только мои ноги коснутся лоскутного ковра на полу.
— Ты проснулась. — Женщина в синем платье с серебряным поясом, чьи овальные петли отражали пламя подсвечника у нее в руке (все ее пальцы были унизаны кольцами).
— Да, — ответила я, подумав, несмотря на свое благоговение: «Это же очевидно; как глупо так говорить».
— Сядь, дитя. Дай на тебя взглянуть.
Я подчинилась и в тот же миг поняла, что стала другой. Моя кожа, голая под шерстяным одеялом, которое я прижимала к поясу, была чистой. Я не только видела это, но и чувствовала: во мне была легкость, глянец, из-за которого я ощущала себя словно гладкая металлическая вещь. Волосы исчезли. Я не чувствовала их тяжести на спине, а когда подняла руку, на голове оказалась только густая плотная щетина. На секунду я вспомнила косу из своего видения, но потом провела по черепу кончиками пальцев и заставила себя об этом забыть.
— Гораздо лучше, — сказала женщина. Она поставила подсвечник на низкий умывальный столик с чашей, второй и последний предмет мебели в комнате. На поверхности воды танцевали маленькие огоньки. Чистая, ожидавшая меня вода.
— Ты остаёшься, и это очень хорошо, потому что Игранзи старая и страшная, и люди не хотят платить, чтобы она смотрела их судьбы в зеркало. А ты… — Она скрестила руки, склонила голову и сомкнула губы, разглядывая меня. — По крайней мере, ты молода. Однажды ты можешь стать достаточно симпатичной, чтобы выманивать монеты из людских кошельков. Но одной из моих девушек ты не будешь никогда. Ты не станешь с ними общаться, и тебе не придется ложиться с мужчинами за деньги. Место провидца в стороне, а если ты об этом забудешь, тебя выпорют. В конце концов, важна не твоя плоть, и я не буду бояться тебя, как остальные.
Она сделала паузу; чтобы перевести дух, подумала я. Никогда не слышала, чтобы люди говорили так много.
— Ты ничего не хочешь мне сказать, пока я здесь?
Мне стало ясно: теперь я в безопасности. И порка меня не пугала. Я расправила голые плечи и посмотрела ей прямо в глаза.
— Я хочу есть.
Ее брови взлетели вверх. Мне начинало нравиться, какой эффект я произвожу на взрослых.
— Наглая девица, — лениво произнесла она. — Ты получишь свой ужин. Наверняка это будет лучшая пища, какую ты ела в своей жизни. Что-нибудь еще?
— Моя мать. — Я даже не знала, что собиралась сказать эти слова, и их неожиданное появление — и внезапная дрожь в голосе — вогнали меня в краску. Я крутила одеяло в руках, таких чистых, до самых ногтей, что едва их узнавала. — Она ушла?
Женщина кивнула.
— Сразу, как получила медяки.
— Она обо мне не говорила? — Голос больше не срывался, но я все еще чувствовала дрожь в груди, смущаясь и злясь одновременно.
— Нет. — Она взяла подсвечник. Петли на поясе издали тихий поющий звон. Она подошла к двери и посмотрела на меня. — Твоя мать — ужасная женщина. Ты должна быть благодарна, что Узор привел тебя к нам.
— Да, — сказала я и вновь осталась одна, во тьме еще более глубокой, чем прежде, обнимая себя и чувствуя, как слезы, которых я не понимала, капают на мою новую чистую постель.
* * *
Девушки действительно меня боялись. При встрече в узких коридорах борделя они отступали к стенам. Если они были одни, то опускали глаза, а если нет, замолкали, принимаясь шептать и переговариваться у меня за спиной. Многие касались своих длинных волос. (Мои стригли раз в несколько недель, чтобы клиенты не обращали на меня внимания, хотя однажды Бардрем сказал: «Некоторым нравятся мальчики, так что иногда оборачивайся, особенно в темноте»).
В начале я почти не видела мужчин. Большую часть времени я проводила во дворе с Игранзи, а когда на улице становилось слишком холодно — в ее комнате, такой же маленькой, как моя, но наполненной удивительными вещами: морскими раковинами, подвешенными на цветных нитях, масками, вырезанными из огромных листьев, подсвечниками из вулканических камней в форме змей и рыб. В остальное время я сидела на кухне, где до хрипоты надрывался худощавый повар Рудикол, а Бардрем мог стащить для меня кусок мяса с приправами, яблоки или персики: пищу, предназначенную для мужчин, не для меня.
Мужчины, которых я видела в те первые месяцы, приходили к Игранзи. Она всегда отсылала меня прочь, но я подсматривала за ними с дорожки или от стены. Я оборачивалась через плечо, а Игранзи кричала: «Нола! Уходи!», даже не глядя в мою сторону. Мужчины были разными. Один — высокий, рыжебородый; на секунду мне показалось, что это мой отец или человек, которого мать за него выдавала. Но когда я с ним поравнялась, то поняла, что он моложе: его круглые глаза под рыжими бровями метались из стороны в сторону, и хотя я испытала облегчение, было немного жаль, что это не он — мне всегда нравилось, как он подмигивал, и как блестит его серебряный зуб.
Читать дальше