Робин Ла Фиверс - Темное торжество

Когда подходит, я вручаю ему кусок грубой ткани — утереться.

— Нужно перетащить сюда стол, но мне одной не сдвинуть.

Вдвоем, пыхтя и кряхтя, мы затаскиваем низкий стол в кухню и покрываем его парой старых одеял, найденных в доме. Работа оказалась кстати, я больше не мерзну.

— Пошли, — говорю я, покоряясь судьбе. — Попробуем его затащить.

Снаружи выясняется, что холодный дождь не только частично смыл с нашего подопечного вонючую грязь, но и привел его в себя. Мы с тюремщиком заглядываем в телегу и видим, что рыцарь моргает. У него густые ресницы, и с них слетают капельки влаги. Вот он замечает меня, и во взгляде появляется недоумение. Внезапно меня снова одолевает гнев, ведь это из-за него я лишилась награды, которая должна была увенчать долгие полгода мучений. Я наклоняюсь к его лицу:

— Меня прислали тебе на помощь по личному распоряжению герцогини, и чем ты мне отплатил? Все мои взлелеянные планы отправил коту под хвост.

Он удивленно округляет глаза, но я еще не закончила:

— Отныне, пока не доберемся до Ренна, будешь делать то, и только то, что я прикажу, понял? Иначе возьму и брошу тебя одного под дождем!

— Что я отправил под хвост? — спрашивает он.

Голос у него хриплый и грубый, точно каменный оползень.

— Планы, которые я полгода вынашивала, — говорю я. — Почему?

— Что… почему?

Я тянусь рукой к ушибленному подбородку:

— Меня с собой уволок!

Он дергает головой, словно пытаясь разогнать в ней туман:

— Я только помню голос… пронзительный и невыносимый… ложь, оскорбления… вот и все.

— Это я была, — бросаю коротко.

— Ты?

Рыцарь выглядит откровенно смущенным. Мерзкий голос, запомнившийся ему, явно не вяжется с тем, что он видит перед собой.

— Да, я, пентюх! Потому что иначе заставила бы тебя подняться по ступенькам и пройти через двор до телеги!

— Так ты что, вправду в боевое неистовство пыталась меня привести? У тебя, верно, труха вместо мозгов?

Я огрызаюсь:

— Что-то ни у кого не было более светлых мыслей насчет того, как тебя вызволить. Что под руку попалось, тем и воспользовалась!

— Это тебе здорово повезло, что ты лишь синяк заработала. — Он смотрит на меня, щурясь против дождя и, кажется, пытаясь что-то с чем-то связать. И наконец бормочет: — А еще ты выглядела такой перепуганной…

У меня отвисает челюсть.

— У тебя у самого труха вместо мозгов! Я делом была занята! Какой еще страх?

На самом деле я кривлю душой. Я правда была до смерти перепугана. Тьфу на него за то, что заметил!

Он усаживается на импровизированный лежак, бледный как смерть, и никак не может отдышаться. Потом тюремщик помогает ему лечь. Рыцарь в изнеможении закрывает глаза, и становится ясно, что даже такое усилие недешево ему обошлось. Вот проклятье! Без моих лекарских навыков, пусть и достаточно скромных, Ренна ему не видать как своих ушей. Я не могу допустить, чтобы он умер в дороге, ведь тогда все мои жертвы и труды в самом деле окажутся напрасными. Снимаю деревянное ведерко со стенного крючка и вручаю тюремщику:

— Натаскай воды, чтобы мы могли его как следует вымыть. И захвати узлы, оставшиеся в телеге!

Он послушно хватает ведерко и выходит под дождь. Я достаю из ранее принесенного свертка трут и кресало, иду разводить огонь в очаге. Если дым и поднимется над кронами леса, нависшие тучи никому не дадут заметить его. Но я все равно ограничиваюсь крохотным костерком — нужно нагреть немного воды, чтобы сделать припарки для ран узника.

Вернувшийся тюремщик кладет принесенные узлы рядом с остальными, потом наполняет помятый жестяной котел водой из ведра. Я протягиваю ветошь:

— Умой его, чтобы я могла заняться ранами. Одежду срежь, если снять не удастся.

Он сразу приступает к делу, и у меня становится немного легче на душе.

Некоторое время мы трудимся молча. Тюремщик орудует тряпкой. Спасенный узник собирается с силами, чтобы задать мне вопросы, которые, как я чувствую, роятся у него в голове. Я размешиваю в кипятке горчицу и толченую вязовую кору, молясь про себя, чтобы моих скудных умений хватило для исцеления его ран.

Когда у меня все готово, я собираю волю в кулак и медленно поднимаюсь. Настало время узнать, сколь тяжко он искалечен.

Ноги рыцаря далеко высовываются с лежака, а лицо, по-прежнему бескровное под разводами синяков, просто поражает меня своим безобразием. Щеки сплошь в оспинах, одну сторону лица уродует длинный шрам. Нос сломан, причем далеко не единожды, часть уха отрублена. Синяки и опухоли сойдут, но красавцем он все равно не станет.