Робин Ла Фиверс - Темное торжество

А я все не могу расправиться с треклятой веревкой! Право, Жаметта не переломилась бы, перерезав ее для меня. Ножик слишком мал. Почти бесполезен.

Юлиан весь в крови, текущей из дюжины порезов. Если и был на нем какой долг передо мной, теперь он отдан сполна.

Новый обмен стремительными ударами… Я отвожу глаза. Усталость Юлиана очевидна настолько, что я уже боюсь, как бы очередной выпад не стал для него последним. Дергаю веревку, — может, я уже достаточно ее разлохматила? Нет, все еще держится.

Лязг мечей между тем стихает, и я вскидываю глаза. Юлиан тяжело дышит, я чувствую, как, силясь напитать изнемогающее тело, колотится его сердце, и мое собственное болит вместе с ним. Вот д'Альбрэ налетает вновь, стремительно, мощно, но невероятным образом Юлиан отражает удар за ударом, пока яростный замах едва не сносит ему голову с плеч. Он успевает вовремя шарахнуться прочь, но кончик клинка до кости рассекает правую щеку. Как же хочется броситься в этот круг, закрыть брата собой, вынудить д'Альбрэ прекратить жестокую игру! Я даже не осознаю, что сделала шаг вперед, и понимаю это, только когда де Люр в очередной раз оттаскивает меня. Оглядываюсь на него, вознося Отцу неслышную молитву: вот бы после того, как я убью д'Альбрэ, прожить еще немножко, чтобы прикончить еще и де Люра…

После того, как? Если я убью д'Альбрэ. Поединок близится к завершению. Юлиан уже нетвердо держится на ногах, его рука с мечом безвольно свисает, клинок чертит по полу…

Однако д'Альбрэ не спешит добивать его.

— Клянусь Богом, пора положить этому конец! — произносит он неожиданно.

Поднимает меч высоко над головой… и, вместо того чтобы обрушить его на Юлиана, вдруг поворачивается ко мне.

Во мне поднимается радость: значит, не придется смотреть, как умирает некогда любимый мною человек.

Но Юлиан, мой сообразительный Юлиан, успевает заметить движение графа и понять, что у того на уме. Он прыжком бросается ко мне и заслоняет меня, и клинок врубается ему в грудь.

Его темные глаза расширяются от боли, я кричу, переламываясь в поясе… и веревка на моих запястьях наконец лопается.

Юлиан падает. Зрители дружно умолкают и делают шаг назад. Не из уважения к сраженному. Каждый боится за свою шкуру: как сейчас поведет себя д'Альбрэ, предсказать невозможно.

Я падаю на колени подле брата. Рукоять меча выскользнула из хватки д'Альбрэ, и он торчит в пробитой груди. Повсюду алая кровь, только лицо у Юлиана белое-белое. Его душа бьется в узах смертного тела, стремясь вырваться наружу, спастись от всепоглощающей боли. Юлиан пытается говорить, но бескровные губы уже не могут произнести внятного слова.

— Возлюбленный брат мой, ты ошибался: лучшая твоя часть еще жива, — проговариваю я.

Наклоняюсь и целую его в лоб. В знак прощения. И прощания.

И как только я это делаю, его душа покидает бренную оболочку, словно дожидалась лишь моего разрешения. Теперь она свободна. Наконец-то избавлена от скверны мира, в котором маялась так долго.

По мраморному полу бухают сапоги, и я вижу над собой д'Альбрэ. Он толкает Юлиана ногой:

— Придется добавить в список твоих преступлений еще и гибель моего сына!

Я смотрю на покрытое ранами безжизненное тело брата… и вдруг понимаю: чтобы победить д'Альбрэ, моя любовь лишь должна обладать большей силой, чем его ненависть.

И у меня это есть. Мое сердце полно любви, той самой любви, которую я не смела как-либо выразить, чтобы не навлечь беду на тех, кто был мне дорог. Теперь их здесь нет, и д'Альбрэ не дотянется до них. Осталась лишь я.

Меч Юлиана лежит в каких-то дюймах от моей руки. «Сейчас, — говорю я себе. — Сейчас!»

И, воспламененная всей силой обращенной в ярость любви, я подхватываю рукоять, скользкую от крови моего брата, и стремительно вскидываюсь с коленей, целя клинком д'Альбрэ в живот.

Одна беда — он угадывает мое намерение. И бьет ногой, вышибая меч. А потом хватает меня за горло.

Но я лишь улыбаюсь. Я знаю, что так меня не убить. Я родилась с пуповиной, дважды обвившейся вокруг шеи, и все равно осталась жива. А еще у меня в руке ножик, полученный от Жаметты. Тот самый, что я когда-то ей подарила.

По-прежнему улыбаясь, я двигаюсь ему навстречу, словно приветствуя его хватку на своей шее. Я крепко сжимаю за спиной маленькую рукоять и, вдохновленная семнадцатью годами черного отчаяния и утрат, всаживаю нож ему в брюхо и дергаю вверх.

У него глаза из орбит лезут от изумления, руки на моей шее сразу ослабевают. Он выглядит так, словно не может поверить, что я вправду сделала это. Я поворачиваю клинок, страстно желая, чтобы он вспорол всякий орган, с которым соприкоснется, — как сам д'Альбрэ уничтожал каждую жизнь, с которой соприкасался.