Робин Ла Фиверс - Темное торжество

До чего же тошнотворно звучит в его устах такое вот определение случившегося между мною и Чудищем! Вслух я отвечаю:

— Тот узник был для меня никем. Я просто получила задание.

— Задание? — Он медленно обходит меня кругом. — Так ты у нас действительно шлюха?

Мне вдруг хочется, чтобы он узнал, кому я в действительности служу и сколько сделала для разрушения подлых планов.

— Неужели не догадался? Я ведь не твоя дочь. Моя мать призвала в любовники Мортейна, ибо не желала жизни с тобой. Вот кто воистину меня породил!

В зале воцаряется оглушительная тишина. Нарушает ее только хлесткий звук: это д'Альбрэ влепил мне пощечину. Моя голова запрокидывается, во рту вкус крови.

— Тогда, — говорит он, — возвращение к Смерти не будет для тебя наказанием. Нужен иной способ отплатить за все то горе, которое ты мне принесла.

Знаю, мне следовало бы промолчать. Держать язык за зубами и вообще не будить лихо. Но, живя в доме графа, я и так слишком долго играла роль немого свидетеля. Хватит с меня.

— Я не просто дочь Смерти, — говорю я, — но и одна из прислужниц Мортейна. Думаешь, твои союзники и доверенные полководцы умирали от случайных причин? Нет! Это моя рука вершила правосудие Смерти!

Вот тут д'Альбрэ меня по-настоящему удивляет. Он вдруг улыбается.

— Можешь сколько угодно болтать о каком-то там древнем святом: теперь я вижу, что ты вроде меня, — произносит он с чем-то подозрительно похожим на гордость. — Ты обманываешь только себя. Какая, право, жалость, что мы с тобой так и не сумели договориться!

Слушая, как он облекает в словесную форму самый главный страх, годами отравлявший мне жизнь, я улыбаюсь. Д'Альбрэ может вести свои игры со Смертью. Он может даже преуспеть в них, но я-то Смерти родная дочь.

— Нет, — твердым голосом отвечаю я. — У меня с тобой нет ничего общего. И никогда не было. Ты хочешь сделать Мортейна орудием своей воли, но я и есть Его воля. Я никогда не убивала невинных, не убивала ради забавы. Я поднимала руку лишь на тех, кто, подобно тебе, есть сущий позор рода людского.

— Позор, говоришь? Ну, посмотрим… — Он берет прядь моих волос и перебирает их пальцами. — Нет, в самом деле, какая захватывающая идея — смешать кровные линии моего рода и самой Смерти! Кто после такого сможет противиться моей воле?

Мысль о том, что он может по-мужски коснуться меня, и в особенности о богомерзком плоде такого «союза», наполняет меня чудовищным ужасом. Я пытаюсь высвободить запястья, но веревка держит надежно. Будь проклят мой болтливый язык! Как я могла позабыть, насколько изворотлив его разум, как умеет он определять то единственное, чем человек дорожит более всего, и уничтожать это?

Д'Альбрэ улыбается. Его рука оставляет мои волосы и скользит по лицу. Почти ласково. Но я неудержимо содрогаюсь от этого прикосновения и оттого, что сулит его взгляд.

— Раз уж ты мне не дочь, — говорит он, — кто запретит сделать тебя седьмой женой?

Я нахожу взглядом мадам Динан, но на ее лице ничего не прочесть.

Д'Альбрэ подмигивает мне и треплет по щеке:

— Она возражать не будет. Она бесплодна и вполне понимает: мне требуются сыновья, чтобы наделять их владениями.

С этими словами он стискивает мой подбородок, не давая увернуться, и вжимает свои губы в мои. Это животный, сокрушительный поцелуй. Его зубы царапают мою рассеченную губу, и к горлу подступает желчь. Когда же он еще и облизывает ранку, все мое тело сводит судорогой от жуткой неправильности, невозможности происходящего.

Лишенная какой-либо возможности обороняться, я кусаю его.

Граф отшатывается, глаза темнеют от ярости. Он замахивается, чтобы вновь ударить меня…

— Нет! — на весь зал кричит Юлиан.

Д'Альбрэ пригвождает его ледяным взглядом:

— Я буду наказывать ее, как пожелаю.

— Нет, государь мой, — повторяет Юлиан.

Д'Альбрэ склоняет голову к плечу и изучающе смотрит на сына:

— Не можешь вынести, чтобы кто-то другой трогал ее?

— Дело не в этом, — говорит Юлиан.

— Может, ты желаешь ее для себя? Я многое готов тебе простить, если нарожаешь мне наследников от дочери самой Смерти!

Я жду, затаив дыхание. Возьмет ли Юлиан то, что ему предлагают?

— Нет, — произносит он.

И смотрит не на д'Альбрэ — на меня. Наши взгляды встречаются, и я понимаю, что он сделал выбор. Решил быть не возлюбленным мне, а добрым братом. Тихая радость переполняет меня. Мы всегда оказывались сильней, если противостояли нашим мучителям сообща. Но радость тотчас улетучивается, ведь я понимаю, что ему придется дорогой ценой заплатить за свой выбор. Прямо в этот миг у него на лбу проявляется смертная метка.