Стивен Эриксон - Увечный бог

- Нет. Худ побери, я носил ее всю дорогу. И всю дорогу она была тухлой!

Лица мелькали за веками Скрипача. Спокойные в смерти, хотя память хранит так много живых черт - черт жизни, запертой отныне лишь в черепе Скрипача. И там они останутся, открой он глаза - а он еще не готов, ибо увидит лишь здешнюю тишину, лишь пустоту.

Он знал, в каком мире хотел бы жить. Но ведь людям выбора не дается, верно? Если только они сами не убьют искру в своей душе. Выпивкой, сладким дымом забвения... все это лишь ложные грезы, насмешка над грезами истинными, над жизнями ушедших.

Вокруг дыхание стало менее хриплым, стоны замолкли - всем перевязали раны. Даже те, что сохранили способность двигаться, сидели спинами к камню, как и он. Слишком утомленные.

По склонам доносились тихие, потерянные стоны и крики раненых коланцев. Малазане убили сотни, ранили еще больше, но нападающие не унялись. Холмик словно стал последним островом в мире мятежных морей.

"Нет. Не так. Это место, нами выбранное. Чтобы сделать то, что правильно. Но, похоже, именно потому нас хотят затопить, уничтожить".

Еж замолк, но не уснул - будь так, храп выгнал бы с холма всех, включая Увечного Бога, цепи там или не цепи. А со стороны осаждающей армии лишь сердитые отзвуки - солдаты отдыхают, проверяют оружие и доспехи. Готовят новый натиск.

"Последний натиск.

Двадцать и один солдат не остановят армию.

Даже такие солдаты".

Кто-то кашлянул из-за одной из каменных глыб и сказал: - Ну, с кем мы теперь деремся?

Скрипач не узнал голоса.

Не узнал и голоса, ответившего: - Со всеми.

Долгая пауза. - Не удивляюсь, что проигрываем.

Шесть, двенадцать ударов сердца, прежде чем кто-то фыркнул. Раздался рокочущий смех, кто-то еще забился в припадке веселья - и тотчас же изо всех темных мест на кургане полился смех, покатился, звеня и отскакивая.

Скрипач ощутил, что губы трескаются, изображая улыбку. Хохотнул раз, и еще. И не смог остановиться, хотя бока сжала боль. Еж вдруг впал в истерику, согнувшись и дергая ногами.

Слезы на глазах - Скрипач неистово утирал их - но смех звучал и звучал.

И звучал.

Улыба поглядела на собратьев по взводу, увидела, как они складываются пополам, как краснеют лица и текут слезы. Бутыл. Корик. Даже Тарр. И Улыба... улыбнулась.

Когда это заметили товарищи, задергались словно ножом в живот ударенные.

Каракатица лежал в трещине между валунами на треть пути вниз по склону, погребенный под трупами коланцев, чувствуя, как утекает кровь через смертельные раны в груди, и слушал их смех.

И возвращался назад и назад. В детство. К битвам, которые они устраивали, к высоким редутам, которые защищали, к солнечным пыльным дням с палками и мечами - бегай туда и сюда, ведь время - лишь слово без заднего смысла, и дни нескончаемы, и прекрасен камень в ладони, а если случился синяк или рассечена кожа, мчись с маме или папе, и они возьмут боль и обиду, сделав неважными. И тревога уйдет, уплывая во вчера, а впереди лишь солнце и яркий свет, и никогда мы не повзрослеем.

Каракатица улыбнулся камню и крови и поту в последнем своем укрытии и мысленно шепнул: "Нужно было вам видеть наши решительные битвы. Это было что-то. Мы были..."

Тьма и потом свет - яркий, как бесконечный летний день. Он пошел туда не оглядываясь.

Лежавший под гнетом цепей Увечный Бог вслушивался - и наконец услышал. Давно забытые, давно ставшие непонятными чувства охватили его. Эмоции яростные и яркие. Он глубоко вздохнул, ощутив, как стиснуто горло. "Я это запомню. Я разверну свитки и выжгу имена Павших. Составлю священный том, и не нужно будет иных Писаний.

Слушайте их! Вот человечность раскрывшаяся, лежащая перед всеми - но кто осмелится взглянуть?

Будет Книга, написанная моей рукой. Повернитесь и поглядите в лица тысячи богов! Никто не сделает как я! Никто не даст голос священному творению!

Но это не бравада. Для Книги Павших годится лишь один бог, увечный бог. Сломанный бог. Не всегда ли так было?

Я никогда не скрывал боли.

Никогда не посылал ложных снов.

Никогда не сходил с пути.

Лишь павший может подняться вновь".

Он слушал смех, и вес цепей становился ничтожным. Ничем.

- Они восста... - Брат Грозный вдруг замолк, глядя на темный холм.

Глаза высшего водраза Хагграфа медленно расширялись - его солдаты смотрели на курган, опуская держащие оружие руки. Многие сделали шаг назад.