Роберт Говард - КОНАН. КАРАЮЩИЙ МЕЧ

Прежде чем ступить на открытое место, они тщательно оглядели поляну. И вышли из кустов один за другим, цепочкой, ступая мягко, точно леопарды, и низко пригибаясь к тропе, хранившей следы. Они гнались за киммерийцем — что было весьма нелегкой задачей даже для таких, как они, двуногих ищеек.

Вот все трое одолели поляну, и тут один из них, вскинувшись, что-то буркнул. В руках у него было копье с широким лезвием и толстым древком, предназначенное для ближнего боя. Коротышка указывал этим копьем на сломанную травинку в том месте, где тропа снова углублялась в лес. Троица немедленно остановилась, черные бусинки глаз обшаривали зеленую стену леса, высившуюся впереди… Однако их жертва спряталась слишком хорошо. Ничто не возбудило подозрительности преследователей, и они двинулись дальше, прибавив шагу. Им казалось, что киммериец явно утрачивал осторожность. Это значило, что он либо ослаб, либо близок к отчаянию!

Они только-только миновали место, где плотная чаща всего ближе примыкала к старинной тропе, когда киммериец беззвучным прыжком вылетел из-за бревна и немедленно воткнул нож между лопаток шедшему последним. Стремительность внезапной атаки не оставила пикту ни единого шанса на спасение. Клинок пробил ему сердце еще прежде, чем он успел осознать опасность. Двое его товарищей крутанулись навстречу нападавшему с пружинной быстротой, свойственной дикарям, но киммериец, еще не довершив выпада ножом, успел занести боевой топор, зажатый в правой руке. Так что второй пикт еще толком не обернулся, когда страшный по силе удар расколол ему череп до самых зубов.

Третий — а судя по алому кончику пера у него в волосах, это был вождь,— не раздумывая, кинулся в битву. И нацелил свой клинок прямо в грудь киммерийцу, высвобождавшему топор. Тот защитился телом убитого, швырнув им в вождя и сам устремился в атаку с отчаянной яростью подбитого тигра. Пикт, пошатнувшийся под тяжестью трупа соратника, даже не сделал попытки увернуться или отбить летевшее на него лезвие окровавленного топора. Желание убить превозмогло желание выжить — и он что было силы пырнул копьем, целясь прямо в широкую грудь нападавшего. Киммерийца спасла мгновенная реакция и то, что у него было по клинку в каждой руке. Боевой топор изменил свой полет и отмел копье в сторону, а нож в левой руке киммерийца снизу вверх вошел в разрисованный узорами живот.

Пикт свалился с выпущенными кишками и жутко завыл. Это не был крик боли и ярости — нет, в нем звучала не нашедшая выхода звериная ярость. Так визжит умирающая пантера… На вопль пикта откликнулся дикарский хор откуда-то из лесов восточней поляны. Киммериец оглянулся в ту сторону, помимо воли пригибаясь и бешено щеря зубы. По его лицу тек пот, из-под повязки на руке заново побежала кровь.

Невнятно выругавшись, он повернулся и побежал дальше на запад. Он больше не осторожничал и не прятался, просто удирал со всей скоростью, на какую были способны его длинные ноги. Теперь ему оставалось только уповать на неиссякаемую выносливость, которой Природа одаривает своих детей, называемых варварами… Некоторое время в лесу за спиной киммерийца все было тихо, но потом тишина взорвалась ни дать ни взять воплями злых духов, и он понял — преследователи добрались до бревна и увидели трупы своих соплеменников.

А у него даже не было сил и времени выругаться по поводу крови, что каплями сочилась из открывшейся раны и оставляла за ним след, по которому без труда прошел бы и малый ребенок. Он-то думал, те трое пиктов оказались самыми упорными воинами из боевого отряда, что преследовал его вот уже ' более ста миль. Киммериец даже надеялся, что, разделавшись с ними, окончательно избавится от погони… Следовало бы ему лучше знать двуногих волков, охотившихся по лесам. Однажды почуяв запах крови, они уже не бросят преследования!

Позади снова все стихло, но это лишь значило, что пикты неслись за ним во всю прыть, и кровь, которую он все не мог унять, яснее ясного указывала им путь. Потом киммериец ощутил на лице дуновение ветра, тянувшего с запада. Ветер явственно дышал солью и сыростью, и сквозь отупляющую усталость пробилось смутное удивление. Море было совсем рядом — стало быть, погоня продолжалась куда дольше, чем он себе представлял…

Зато теперь она определенно была близка к завершению. Даже волчьей выносливости киммерийца был положен предел. Ему не хватало воздуха, в боку зародилась острая боль. Колени подламывались, сухожилия на больной ноге при каждом шаге резало как ножом. Уходя от погони, он всецело полагался на инстинкты выживания, заложенные в него дикой природой. Но теперь, когда была почти до дна исчерпана его звериная сила, когда он израсходовал весь запас хитростей и уловок,— властно заговорил совсем другой инстинкт, повелевавший найти подходящее место и подороже продать свою жизнь в последнем смертном бою.