Павел Буркин - Краденая победа

— Кто? — спросил привратник.

— Я, — ответила Лачи.

Массивная дверь, память о лучших временах заведения Падмалати и всего Джайсалмера, отворилась. Совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы хрупкая девушка могла войти, но горячий ветер не успел принести пыль. Слуга-привратник, лысый сутулый старик в одном грязно-белом дхоти, усмехнулся:

— Мы тебя обыскались, а госпожа Падмалати, — злорадно усмехнулся старик. — Падмалати сказала, что как найдет, шкуру спустит.

— Мне-то, может, и спустит, — огрызнулась девушка. — А тебе тем более, если узнает, что ты ее «госпожой» не зовешь. — Она у себя?

— Где ж ей еще быть, иди давай!

Наскоро ополоснув в бронзовом тазу с водой ноги, Лачи направилась вглубь помещения. Вспомнились слова подружки, сказанные одному из клиентов: «Хоть работа у нас и грязная, но в нашем доме всегда чисто». Незачем пачкать тщательно подметенный и помытый пол грязными ногами. В коридорах царит таинственный полумрак, старинные ковры глушат звуки шагов. Мрак разгоняют небольшие бронзовые светильники, подвешенные там, где на стенах изображены картины… Словом, того, что и составляло единственную профессию Лачи. Говорят, их писали еще в пору молодости Падмалати, когда заведение только-только возникло. Художник требовал немало, но в итоге согласился работать по вечерам за бесплатно, если все время работы он будет сюда ходить бесплатно. Говорят, Падмалати тогда едва ли не волосы рвала от жадности, но труд мастера окупился: насмотревшись фривольных фресок, клиенты уже не могли уйти, не вкусив сполна наслаждений — и, соответственно, не высыпав все принесенные деньги в чоли девушек.

— Ой, Лачи, мы за тебя так беспокоились! — сильный, числый голос прекрасной певицы, его обладательнице почти сравнялось тридцать, и она давно потеряла счет своим мужчинам. Самое же смешное заключалось в том, что каждый из них, погружаясь в океан наслаждения, был каменно уверен: именно его она любит всем сердцем, а с другими просто зарабатывает деньги. Но вот «дорогой гость» уходит — и, словно задутая свеча, гаснет улыбка, женщина торопливо поправляет волосы, подкрашивает глаза и губы, отпивает из кувшина вина: ночь длинна, и новый «гость» уже оплатил «угощение». Но стоит ему войти, как на лице красавицы слова зажигается улыбка, а полные, яркие и горячие губы шепчут: «Иди сюда, единственный!» — Разве можно так всех пугать?

— Субашини, ты прости, но я иначе не могла. Мне срочно надо к тетушке Падмалати.

Женщина обняла Лачи, ласково поцеловала. Именно она учила тогда еще юную и неопытную малолетку ласкать мужчин, заставляя их забыть обо всем, а потом приходить снова и снова. Ей Лачи, по сути, и обязана славой «лотоса Падмалати» и «Эшмини на земле». Родившаяся еще в детстве дружба осталась на всю жизнь, и теперь Лачи безо всякой зависти любовалась подругой. Смуглая, гораздо темнее самой Лачи, уроженка далекого Юга, аж из Таликота, она чувственными вишневыми губами и высокой грудью, распирающей чоли, походкой, колыхающимися волной бедрами, сводит мужчин с ума. Алая с золотой каймой шелковая талха лишь подчеркивает зрелую, изысканную красоту. Тихо звенят дешевые медные браслеты, массивные серьги в ушах, поблескивает во тьме биндия на лбу красавицы.

Лачи не знала, что заставило ее бежать из родного города — насколько она знала, таких, как они, везде презирали, но нигде не отказывались от их услуг. Едва ли то было какое-то преступление — доброта старшей подруги уступала только ее красоте. Может, зависть подружек? Или бегство от безнадежной любви? Лачи никогда не расспрашивала, считая, что подруга имеет право на секреты.

— Трудная ночь была, Суба? — поинтересовалась Лачи. Суба — это для своих. Так-то подругу зовут Субашини.

— Глаз не сомкнула! — устало усмехнулась Субашини, облизнув припухшие от поцелуев губы. И затараторила в южной манере, порой сбиваясь на родное наречие тали и торопясь выложить новости бурной ночи. — Пока буря была, все озверели от сидения дома, теперь так и валят — как, хи-хи, тараканы из мойки… У храма где-то стреляли, слышала? Ой, Лачи, это где же ты была, что за ночь такой живот нагуляла? — Выражение лица таликотки менялось под стать голосу, теперь оно просто лучилось весельем. Только в глазах — смертельная усталость.

— Это не живот… Слушай, я тебе кое-что скажу, но это будет наша тайна. Понимаешь, только наша…

Веселье с лица подруги как ветром сдуло. Она повела Лачи по сумрачным коридорам, пока не откинула тяжелый полог, закрывавший дверь в ее комнату. Здесь было уютно, прохладно и тихо, нет ничего лишнего. Комнатка невелика, большую ее часть занимает расстеленное прямо на полу просторное ложе. Оно, собственно, и является тут самым важным и необходимым предметом — как гончарный круг в лачуге гончара, горн и наковальня в кузнице, ткацкий станок в жилище ткачей. Изящный плетеный столик с зеркалом, на нем разложены румяна, сурьма, помада, подводка для глаз, многое другое, необходимое для дела. Отдельно стоят несколько склянок с благовониями, тлеет в бронзовой подставке ароматная палочка-агарбати. Разгоняют мрак лишь изящная бронзовая лампа, заправленная розовым маслом. Там стоят крошечные изображения главных божеств и самое большое — сладостной Амриттхи, прекрасной и любвеобильной супруги великого Аргиштхи. Всем нужна милость небожителей. Особенно тем, кому нечего ждать милости от людей.