Павел Буркин: Полночь мира (=Пепел Сколена)

.

.

Это была еще не весна, но уже и не зима. Унылое межсезонье, когда сугробы уже плачут, предчувствуя скорый конец, но сквозь зимние тучи еще не проглянуло солнце. Днем унылые ледяные дожди, ночами возвращающийся мороз прихватывает все льдом - наверное, самое мерзкое время в году. В такое время больше всего хочется не казать носа из дома, а если уж высунулся - так "согреться" чем-нибудь горячим или горячительным. Немудрено: в такие дни грипп гуляет по стране, как "черная смерть" в средние века, выкашивая целые отделы в офисах и добавляя проблем тем, кого грипп все же не берет.

В это время, наверное, нет более унылого места, чем парк небольшого подмосковного городка. Здесь не осталось ни одного сухого уголка, мокро темнеют стволы деревьев, а сугробы снега, занесшие летнюю сцену, уже похожи на жженый сахар. Снег под ногами превратился в липкую ледяную кашу, и нет ничего хуже, чем малейшая, незаметная щель в ботинках. Полиняли, отклеились и повисли неопрятными лохмотьями летние афиши. И только вездесущие банки из-под коктейлей, шприцы и окурки, плавающие в каше снега и грязи, свидетельствуют: по ночам тут начинается своя, особая жизнь. Такая, что даже милиции не стоит появляться без нужды и без оружия.

Но днем парк и правда кажется вымершим. Ледяная вода плещется в небольшой речке, перемешанная со снегом и грязью, подергивается стылой рябью в лужах, сыплется с низкого свинцового неба. Как давным-давно брошенный, с провалившимися дверьми и окнами, с лебедой в проломах сгнившего пола и обнажившимися, полусгнившими стропилами, дом. Дом, по которому гуляет ветер и кружит мусор с опавшей листвой. Даже на диво остроумная матерщина, выцарапанная на стенах закрытого киоска, сейчас кажется унылой и совсем не смешной. Надо быть вовсе уж сумрачным и нелюдимым субъектом, чтобы по своей воле отправиться в парк.

Еще можно пойти ради тайны.

Он остановился у самого берега. Черная, будто впитавшая накатывающую тьму, речка петляла меж стен набережной, на каждом повороте шелестел под ветром промерзший камыш. Летом тут гуляют влюбленные пары, играет музыка, аппетитно пахнет шашлык. Сейчас в самый дальний и заброшенный угол городского парка летают одни вороны.

Он взглянул на часы. Время есть, пятнадцать минут, если она не опоздает. Можно покурить, отхлебнуть из банки пивка - какая-никакая, а отрада посреди окружающего запустения. "Ну когда уже..." Стоять на пронизывающем ветру, под косым серо-синим дождем было невесело. Вскоре крупная капля снайперски погасила сигарету. Отбросив мокрый окурок, он шепотом выругался и проглотил остатки пива. Банку закинул в камыши - мусорного ведра нигде не видно, скамейки и те разломали и утащили на дрова бомжи. Только уныло торчат бетонные опоры - странно, что не унесли и их.

- Миш, нехорошо мусорить в родном городе! - Нина, некогда одноклассница, а ныне аспирант филологического факультета одного из столичных вузов, неведомо где научилась появляться незаметно. Только что уныло и бесприютно скреблись под ветром голые ветки, по реке, будто и ей холодно, пробегала зябкая рябь. И вдруг появилось яркое, как кусочек лета в царстве зимы, красное пальто и нежно-голубой берет. Нина любила одеваться поярче. - Ты тут расслабляешься, мусоришь, а они-то воевали. Страшно воевали...

- "Они" - это кто? - нетерпеливо спросил Миша. - Какая еще война?

- В "Сказании об Эвинне Верхнесколенской", Миш.

- Какое еще "Сказании..."? Ты же говорила, перевели рукопись.

- Перевели. Так она и называется.

- Спасибо, - только и успел выдавить Миша. То, ради чего он поперся после работы в унылый мокрый парк, произошло.

Все началось больше месяца назад, в морозную, звездную зимнюю ночь. Как раз были крещенские морозы - неделю столбик термометра не поднимался выше минус двадцати. Даже днем, а уж ночью было все тридцать. Люди кутались в тулупы, шапки-ушанки стали раскупаться влет. А ночи были красивы - сказочно красивы, сверкали в промороженном небе льдинки звезд, мерцала убывающая луна, мерцал иней на деревьях - морозы ударили после оттепели, мокреть прихватило холодом, местами стволы деревьев сверкали, будто облитые стеклом.