Павел Буркин - Краденая победа

Месяц ашадх… В самом слове слышен мертвый шелест раскаленных песков, вой ветра в барханах, безжалостные лучи солнца, опаляющие землю. Суховеями в месяцы джетх и ашадх никого не удивишь — но такого земля Джайсалмера еще не видала.

Горячий ветер срывал в садах листву, подергивал рябью мелкую, стоячую воду мелеющих рек, священных водоемов и арыков, тоненько выл в развалинах деревень и зубцах крепостных стен города. Словно знойное, иссушающее дыхание пустыни, он нес бесконечные мириады колких песчинок, сквозь мутную изжелта-белую мглу едва пробивалось, расплывшись бледно-желтым пятном, солнце. Мельчайшая пыль оседала, окрашивая изжелта-рыжим все, чего касалась, на крышах домов, на листве, она проникала сквозь все щели и неплотно прикрытые сравни, скрипела на зубах, желтой поземкой танцевала на раскаленных мостовых и во дворах. Ветер нес и нес песок, уподобляясь полководцу, который, не считаясь с потерями, бросает полки в битву. Медленное, растянувшееся на полвека наступление пустыни, казалось, сменилось яростным штурмом обреченного города. Обреченного? В эти дни так, наверное, казалось не одному жителю славного Джайсалмера.

Песчаная метель пришла в Джайсалмер не впервые. Наступление пустынь началось, наверное, еще до первой войны с Темесой. Земля княжества Сирохи граничила с безводной пустыней Тария, но с незапамятных времен границей между пустыней и населенными землями служила невысокая скалистая гряда. Ее так и прозывали — Межа, или же Рубеж; все знали: к югу, почти до настоящих гор, тянется выжженная, безжизненная пустыня, где и в сезон дождей порой не выпадает ни капли. Лишь караванные тропы напоминают, что это не царство мертвых. К югу лежат засушливые, но все-таки пригодные для жизни земли. Здесь есть даже небольшие, почти пересыхающие к концу сухого сезона реки. На самой полноводной из них, Луниме встал великий Джайсалмер, столица княжества Сирохи, и его станы, сложенные из огромных латеритовых глыб, темно-красными зубцами врезались в синее аркотское небо. Стены эти не покорились еще ни одному врагу, город брали лишь однажды, да и то не мечом и пушкой, а трусостью правителя. Если же повелевающий славным Джайсалмером раджа знал, с какой стороны браться за меч, захватчикам оставалось бессильно скрежетать зубами. Наверное, и светлолицым фарангам-северянам, что сами себя называют темесцами, эти стены не по зубам. Не случайно они заключили мир, не доводя дело до штурма столицы.

Но пустыня сильнее стали и пороха. Она наступает медленно — что ей, существующей не первое тысячелетие, какие-то полвека — но попробуй-ка ее останови! И мелеют арыки да храмовые водоемы, пересыхают озера, иссякают, не донеся воды до моря, когда-то полноводные, бурные реки. Даже ветер, ежегодно приносящий с востока дождевые тучи, казалось, забыл о несчастной земле. Еще старики вспоминают: во дни их молодости веселые ливни стояли стеной, по улицам, смывая накопившийся за год сор, мчались звонкие ручейки. Как поверить в эти рассказы теперь, когда дожди едва успевают напоить растрескавшуюся от зноя землю, наполнить арыки и храмовые водоемы — и снова палит безжалостное солнце? Еще хуже на юге — там водоемов почти не осталось, лишь на дне самых глубоких колодцев не иссякла солоноватая, а порой горькая, как яд, вода. Раскаленный южный ветер несет и несет пески, погребая плодородную землю. Из многих деревень вода вообще ушла, вслед за ней бежали и люди. Там, где слышался детский смех, свадебные песнопения, звон храмовых колоколов — теперь властвует тишина. Лишь воет ветер в окнах оставленных храмов, черными росчерками тянутся к небу мертвые ветви, которым уже никогда не зазеленеть, да изредка со зловещим шелестом проскальзывает змея — последний и страшный житель деревень, откуда ушла жизнь.

А куда деваться крестьянам? Конечно, в город, ведь живой земли все меньше, и на ней некуда девать своих. Остается бежать в город и надеяться на людскую милостыню. Не потому ли в последние годы в Джайсалмере так много нищих из земледельческих каст?

Может быть, именно об этом думал молодой человек в богатой, расшитой золотом шелковой одежде и просторных шароварах, из-под высокого, украшенного бриллианта тюрбана выбивалась черная как смоль прядка. Топорщились длинные черные усы. Он был еще очень молод — но на лице уже появилась печать вечной заботы, которую всегда носят на челе те, кто не только царствует, но и правит. Он сидел в роскошном кресле, добытом в одном из походов деда, за массивным письменным столом, унизанные перстнями руки перебирали бумаги. Большинство этих ходатайств, отчетов, ведомостей и докладов были в компетенции чиновников меньшего ранга — но все почему-то хотели выставить свои тяжбы на суд раджи. Были, разумеется, и бумаги, адресованные радже и только радже… но их содержание порой таково, что рука сама тянулась к сабле на поясе.