Робин Маккинли - Красавица

– Доброе утро, Красавица!

– Со мной что-то произошло, – пожаловалась я, словно ребенок, ищущий утешения и заботы. – Не пойму что. Какое-то странное ощущение с самого утра. Откуда я узнала, что ты рядом?

Он молчал.

– Ты ведь знаешь, в чем дело, – уверенно заявила я, прислушавшись к новообретенному шестому чувству.

– Я знаю одно: твои обострившиеся ощущения доставят мне немало хлопот.

Моя комната располагалась на втором этаже, над очень высоким первым, поэтому я смотрела на Чудище сверху вниз, упираясь взглядом в его макушку. Он ни разу не поднял на меня глаза, с тех пор как пожелал доброго утра. Проседь в волосах смотрелась немым укором – что я не проявляю должного понимания к пленнику заколдованного замка и ничем не могу помочь. Сегодня он облачился в бордовый бархат, цвета заката и роз, с кремовыми кружевами.

– Чудище, – начала я несмело. – Я хотела бы попросить прощения за вчерашнее. Я не хотела тебя обидеть. Ты пытался помочь, я знаю.

Тогда он поднял глаза, но я была слишком высоко. Даже высунувшись из окна, перегнувшись через подоконник, я не могла разобрать выражения его темного лица. Он снова потупил взгляд и долго молчал.

– Спасибо! – проговорил он наконец. – Ты могла и не извиняться, но… Спасибо.

Я высунулась еще дальше и случайно осыпала его зерном.

– Прости!

Темное лицо прорезала белозубая улыбка.

– Ты разве не пойдешь на свою утреннюю прогулку? – полюбопытствовал он, отряхивая с камзола дробленое пшено и шелуху от семечек. – Солнце уже высоко.

– Пойду, конечно. – Я отпрянула от окна и, сбежав по лестнице, со всех ног полетела через парадный двор к конюшне, выводить Доброхота.

Он вышагивал впереди, как исполинский пес, а мы с Чудищем шли следом. Когда конь, отыскав подходящую лужайку, собрался плотно позавтракать, я устроилась на низкой порфировой стенке и пристально посмотрела на Чудище. Тот отвел взгляд.

– Тебе известно, что именно со мной произошло, – заявила я. – Я тоже хочу знать.

– Не наверняка, – возразил он, глядя на Доброхота. – Но я догадываюсь.

Я уселась, поджав ноги. Мой спутник стоял, засунув руки в карманы, вполоборота ко мне.

– Так расскажи. О чем догадываешься?

– Боюсь, тебе не понравится, – извиняющимся тоном проговорил он, тоже усаживаясь на стенку и не спуская глаз с коня.

– Что? – не отставала я.

Он вздохнул:

– Как бы тебе объяснить? Ты смотришь на здешний мир – мой мир – теми же глазами, какими смотрела на прежний, привычный, в котором жила с родными. Неудивительно, ведь другого мира и других глаз у тебя не было. Однако здесь все по-иному. Здесь другие законы. Некоторые понять несложно – например, на деревьях в саду круглый год растут плоды, цветы никогда не вянут, а по хозяйству управляются невидимые слуги. В библиотеке попадаются еще не написанные книги, – продолжал он с легкой усмешкой. – Однако есть много такого, к чему твоя прежняя жизнь тебя совсем не готовила. – Он замялся. – Я гадал еще до твоего приезда, как ты все это воспримешь – если приедешь, конечно. Ты ни в чем не виновата, тебя заманили обманом. Понятно, что у тебя нет оснований мне доверять.

Я хотела возразить, хоть и боялась, что, если перебью, он раздумает объяснять, – однако он остановил меня, помотав головой:

– Подожди. Нет, я знаю, ты уже привыкла к моему облику, насколько это возможно, тебе интересно мое общество, ты благодарна, что участь твоя оказалась не столь неприятной, как ты ожидала. Пребывать на столе в виде коронного блюда или быть заточенной в темницу на веки вечные, разумеется, куда страшнее. – (Зардевшись, я потупила взгляд.) – Никогда не любил «Королеву фей», слишком много там переврали, – добавил он ни с того ни с сего. – Но тебя я не виню. Как я уже говорил, у тебя нет оснований мне доверять, зато отличные основания испытывать недоверие. А из этого недоверия проистекает недоверие ко всему остальному, что не укладывается в привычные рамки. Ты отрицаешь существование всего непривычного и необычного. Не замечаешь, не слышишь, не видишь – для тебя его не существует. – Он задумчиво наморщил лоб. – Я помню по твоему рассказу, как в первую же ночь тебе почудилось что-то странное в саду, и, напугавшись (хотя испуг вполне оправдан, я сам в первое время пугался), ты стала закрывать глаза на все остальное.

– Я… я не специально, – пробормотала я, удрученная получившейся картиной.

– Бессознательно, скорее, но ты отвергала меня всем своим существом – как поступил бы любой разумный человек, столкнувшись с таким, как я. – Он снова помолчал. – Знаешь, первый проблеск надежды мелькнул, когда я показывал тебе библиотеку. Ты ведь увидела и Браунинга, и Киплинга. А могла и не увидеть. Могла воспринять лишь Эсхила, Цезаря и Спенсера – привычных, знакомых по «прошлой жизни». Но потом, – продолжал он, словно рассуждая вслух, – я догадался, что это лишь воплощение твоей любви и доверия к книгам. Ни ко мне, ни к замку с его чудесами она никоим образом не относится. Появление птиц меня тоже обнадежило, однако и их сюда привела лишь твоя глубочайшая тоска по дому. Впрочем, какое-никакое, начало положено.