Лев Рыжков - Золотарь

–Но…

– Что?!! – Помутневший взгляд барона был безумен.

– Как же мы поступим с лошадьми?…

– Ко всем чертям лошадей!… Мы должны, должны, непременно обязаны там быть!

– Истинное безумие! – сказал Клаус. – Двадцать пять верст под дождем!…

Дорога превратилась в бурнокипящую реку. Вода была всюду: вверху, внизу, по бокам. Потоки грязи валили путников с ног. Со всех сторон грохотали и искрились молнии. «Как в преисподней!» – подумал Кристоф. Они шли безнадежно медленно, по колени утопая в жидкой грязи. И остановились, лишь когда молния буквально в паре шагов от них ударила в огромный, старый, неохватный, двухсотлетний бук. Древнее могучее дерево, чья кора была тверда, как панцирь черепахи, надломилось и рухнуло, подобно тонкому саженцу, упало, загоревшись, поперек дороги. Вспышкой пламени ослепило глаза, обожгло лица.

– Дальше идти нельзя, – сказал Михаэль.

– Обойдем! – Кристоф вцепился в промокший кафтан егеря. – Обойдем!

Михаэль в ответ лишь усмехнулся, указав на непролазные заросли можжевельника по обеим сторонам от дороги.

– Все равно мы пройдем! – закричал Кристоф, перекрикивая удары грома. – Пролезем! Вперед!

И тут Кристоф ослеп, внезапный мрак застил глаза, густой, непроглядный мрак, расколотый напополам зигзагами ветвистой, как рога лося, молнии. Тотчас же последовал сильнейший, рвущий перепонки, грохот. На Мгновение Кристофу показалось, что он превратился в распластанную на жарком камне медузу – тающую, растекающуюся, ослепшую.

Когда зрение возвратилось к нему, он различил сквозь изломы впечатавшейся в сетчатку глаз молнии горящий можжевельник. Словно разгневанный древний громовержец задался целью преградить им путь… Кристоф рухнул прямо в грязь. Путь был закрыт.

Осталась одна дорога. Дорога в, замок. В замке же очень быстро стемнело. За весь день, долгий, скучный день, Клара не заметила ни единого проблеска солнечного света. Весь день горела свеча.

Огромная богатая комната, стены покрыты изысканной резьбой, а потолки грязны и затянуты ссохшейся паутиной. Огромное, как все в этом замке, распятие над необъятным ложем. Лик Иисуса искажался в неверном, дрожащем отблеске свечи. Казалось, он улыбается, но улыбка его недобра. Какой-то хищный, звериный оскал исказил лик Спасителя.

В огромной темной комнате было страшно. Гроза – это вообще всегда страшно, а здесь, в этих хоромах, особенно… Мама уже спит… Что поделать? Старая деревенская привычка – ложиться спать, едва лишь стемнеет. А сегодня темно весь день…

Клара сидела у окна, руки, сжимавшие вязанье, опустились на колени. Клара смотрела в окно на косой пунктир дождя и изломы молний. Непогода странно действовала на Клару. Вязанье то и дело выпадало из рук. Она могла часами напролет смотреть в окно, но внезапно вспоминала про вязанье, ощутив некое чувство долга, вновь принималась за свою работу. Работа не шла: петли путались, клубки шерсти падали на пол и укатывались куда-то, и Клара снова припечатывалась взглядом к окну. Она видела, как выбежал из замка Кристоф. Никогда не поймешь, что он делает и, главное, зачем. «Не вмешивайся, дочь, – часто говорила мать. – Кристоф – образованный, учился в университете, не чета нам с тобою».

Клара проводила Кристофа взглядом и снова вернулась к вязанью.

Если читатель подумает, что Клара скучала, он глубоко заблуждается. За последний месяц в их с матерью устоявшейся, размеренной жизни произошло столько перемен, вокруг появилось столько людей! И всем от нее и от матери что-то нужно! Как все они суетятся и мешают! Но уж Клара-то с матерью, конечно, постарались, чтобы новое их бытие как можно больше походило на прежнее, спокойное. Как раньше жили они в одной комнате вдвоем, так и теперь… Правда, эту громадину, в которой они живут сейчас, и комнатой-то назвать нельзя!… В их городке площадь около ратуши была всего лишь вдвое больше этой комнаты…

Жалко, конечно, что все подруги остались там, в городке. Как, интересно, поживает Анна? Не мешало бы ей написать. Не бьет ли ее опять муж-мясник? Обычно на следующее после побоев утро Анна приходила к Кларе пожаловаться. Ее муж Конрад, человек на первый взгляд скромный и доброжелательный, неизменно вежливый со всеми, дома становился настоящим исчадием ада, регулярно избивал свою несчастную Анну. Подумать только! Грубое животное! Клара прикусила губу. Как можно вообще выходить замуж? Никогда, ни-ког-да, никогда!… Можно ли представить, как грубая пьяная скотина бьет ее в лицо, в грудь, а от ударов остаются лиловые синяки и кровоподтеки? «Дура Анна, – думала Клара. – Дура, дура, дура! Нужно быть умнее. Уж меня-то никто не заставит выйти замуж. Благодарю покорно! Терпеть такое!… Невозможно даже вообразить: грязный, потный, воняющий пивом самец наваливается на меня, тяжело дышит, пыхтит, овладевает мною, проникает в мое чрево…» Однажды Клара видела, как на крестьянском дворе спариваются свиньи. «Неужели и люди такие же? – возмущенно думала она. – Неужели такое возможно? Какая пошлость! Ни одна женщина не должна себе такого позволять! Неужели и я так же буду стоять, покорно оттопырив зад, так же безропотно буду отдаваться гнусной похоти вонючего самца?» Видя любого мужчину (даже брата), Клара недоумевала: может ли существо, имеющее отросток, называться человеком? Как может человек, имеющий отросток, не умереть от гадливости? Фу! Даже представить невозможно! А как же Анна, как же она позволяет делать с собой такое?! Это мучение! Пытка! Как она терпит своего мужа, который…