Осенние (СИ)

До последних его слов я сидела, прислонившись к его плечу. Но сейчас я села прямо. Почему он говорит загадками? Молчит. Ждёт, что я отвечу? А если вопрос был риторическим? Если он задал его самому себе? Я вдруг почувствовала, как понимаю его. Именно чувственно: он разрывается между двумя желаниями. И, кажется, одно из них — я?… Наверное, я всё придумала — всё, что было до сих пор между нами… Я похолодела от понимания. Придумала, что ему некогда отдыхать. Некогда даже поесть. Что он ничего не успевает. Нет. Время есть. Только вот ко мне оно никакого отношения не имеет. Но ведь он сам… Или я придумала, что он сам?…

— Нет, — наконец выговорила я губами, которые только что горели от его поцелуев, а теперь вдруг стали тяжёлыми, странно металлическими, как пустые трубки, наполненные… холодным воском. — У меня такого в жизни не бывало, чтобы разрываться. Костя, что-то случилось?

— Ничего особенного… Дня через три мне надо будет уехать на время. — Он помолчал, потому что я не знала, как ответить. А потом добавил: — Я предупреждаю, потому что, возможно, это будет очень неожиданно. Могу закрутиться — и забыть позвонить тебе…

Он? Забыть мне позвонить? Тот самый он, который звонит мне на дню раз пять-шесть? Я сидела, тоже уставившись на плохо различимую в темноте стену, и не осмеливалась взглянуть в его сторону. Почему-то вдруг возникло странное впечатление, что я нечаянно ворвалась в машину совершенно незнакомого человека… От него ощутимо веяло отчуждением…

— Кто о чём, а босой об обуви. — Жалкая попытка пошутить самой показалась глупейшей. Но ведь это предисловие… — Костя, это предупреждение о чём? О том, что мы увидимся только после твоего приезда? А до этого… — У меня перехватило горло. А вдруг он пытается мне сказать, что и после его приезда… Я сглотнула и проморгалась. — А до этого? Завтра мы уже не?…

— Алёна, прости… Если что — я завтра перезвоню, и, возможно, мы всё-таки успеем увидеться… Сейчас я довезу тебя до подъезда. Дождь усиливается.

Проехала машина, завернула в переулок — и в свете фар я увидела лицо Кости. Спокойное, невозмутимое, как его голос, окрепший на последних словах. И страшно усталое.

— Хорошо, — сказала я, чувствуя сжатое до степени камня горло, но выговорила спокойно. — Будет очень здорово, если довезёшь. А то у меня только куртка. Промокну.

Я заставляла себя говорить, потому что только в процессе пустопорожней болтовни я сумела бы не расплакаться. Я не понимала — именно это было чудовищно. Что он делает? Почему он сначала целовал меня так, будто и не чаял увидеть в жизни никогда, а потом… Потом всё испортил… Что — случилось?!

У подъезда, перед тем как выйти, я привычно качнулась к нему — поцеловать. И чуть не задохнулась не то от страха, не то от возмущения, когда он заметно отшатнулся от меня. Исправился мгновенно — перехватив сильной ладонью меня за плечо и придержав, и поцеловал меня сам. Сразу не отпустил, вглядываясь в мои испуганные (и ничего с этим поделать не могу!) глаза, сказал безэмоционально:

— Может, зря всё это… А может, изменится всё… Спокойной ночи, Алёна.

— Спокойной, — сумела выговорить я и, сгорбившись под курткой на голове и на плечах, побежала к подъезду.

Он впервые не стал дожидаться, пока я войду, и уехал.

Чёрный ночной дождь медленно, но верно наращивал мощь. Небольшая крыша узкого подъездного крыльца почти не спасала от его струй, которые рикошетом брызг о ступени били и по ногам…

Дождя я не замечала. Пока понимала только одно: Костя всё-таки встретился в том кафе с Верой — и она что-то сказала ему такое, что он… Себе-то врать зачем? Он и до этого вечера работал много. Интуитивно понимала ещё, что раньше — я ему не мешала, а теперь стала помехой — знать бы только в чём! Вспомнилась вдруг Цветаева: «О вопль женщин всех времен: „Мой милый, что тебе я сделала?!“»

Машинально подняла руку стряхнуть с лица капли дождя…

Глупая мысль: я так и не увидела его глаз в темноте машины.

Машинально поднялась домой, закрыла входную дверь. Ребята уже ушли. Машинальный взгляд на настенные часы — я пробыла с Костей час?…

Дальше всё на автомате. Вымыла обувь, поставила её сушить. Отнесла в ванную промокшую куртку — повесила сушиться. Мельком видела маму, которая спросила, как моя вечерняя прогулка. Подняла большой палец (не смогла бы ответить вслух): «Шикарно!» Мама сказала, что отец уже лёг, и пожелала мне спокойной ночи. Кажется, я ответила?

Зачем-то зашла на кухню. Вроде — сытая. Но пирожок взяла. Откусила кусочек, прожевала. Прошла мимо комнаты родителей в свою. Вкуса прожёванного не почувствовала… С забытым пирожком в руке подошла к окну. Но сначала выключила свет — чтобы не видеть портрета на стене. У окна вспомнила про пирожок и стала старательно думать, отнести ли остаток на кухню, или оставить здесь, сунув в ящик стола до завтра, чтобы лишний раз не скрипеть полами…