Марк Лоуренс - Император Терний

Жар этого огня. Яростное свечение. И Джастис, корчащийся в нем, кричащий. Я не мог.

Не мог.

А потом я смог. Я прыгнул. Я дал себе упасть. Я обнял своего пса. Я горел.

Темное небо, сильный ветер. Это могло быть когда угодно и где угодно, и все же я знал, что никогда прежде там не был.

— Значит, ты нашел меня?

Уильям, семилетний, золотые кудри, мягкое тело ребенка. Джастис свернулся у его ног. Старый пес поднял голову, почуяв мой запах, ударил хвостом по земле раз, другой.

— Лежать, мальчик.

Уильям положил ладонь меж длинных ушей.

— Я нашел тебя.

Мы улыбнулись друг другу.

— Я не могу войти.

Он показал на Золотые Ворота, возвышающиеся позади нас.

Я подошел и коснулся их рукой. Тепло наполнило меня надеждой. Я отдернул руку.

— Небеса обычно переоценивают, Уилл.

Он пожал плечами и приласкал собаку.

— И потом, — сказал я, — они ненастоящие. Мы сами их сотворили. Что-то, что люди сотворили, сами того не зная, место, созданное из ожиданий и надежд.

— Ненастоящие?

Он заморгал.

— Нет. И ангел тоже. Не ложь, но и не реальность. Сон, который видят хорошие люди, если угодно.

— Тогда что такое смерть на самом деле? Думаю, я вправе знать. Я уже много лет мертв. И вот появляешься ты, пять минут — и уже все знаешь. Что реально, если не это?

Я невольно усмехнулся. Старший брат как он есть.

— Я не знаю, что значит «реально». Но оно сильнее этого. — Я показал на Золотые Ворота. — Основательнее. Безупречней. И это то, что нам нужно. А если небеса существуют, они лучше этого, и ворота им не нужны. Попробуем выяснить?

— Зачем?

Уилл лег, все еще почесывая Джастиса между ушами.

— Ты видел своего племянника?

Уилл кивнул, пряча застенчивую улыбку.

— Если мы этого не сделаем, он сгорит. Он и все остальные. И здесь наберется целая толпа народу. Так что помоги мне найти это.

Никаких полумер, никаких компромиссов. Спасти всех — или никого.

— Найти что?

— Колесо. Так это называл Фекслер. И ожидания здесь имеют значение.

— А-а, вон то?

Уильям подавил зевок и показал рукой.

Колесо стояло на холме, черное на фоне лилового неба, горизонтально расположенное на высоком шесте, закрепленном в камне. Мы подошли к нему. Небо над нами освещали молнии — трещины, сквозь которые лился белый свет.

С холма были видны сухие земли, уходящие вниз, в темноту.

— Прости, что покинул тебя, Уилл.

— Ты не покидал меня, брат.

Он стряхнул с себя остатки сна.

Я положил обе руки на колесо — блестящую холодную сталь. Работа Зодчих. Сталь Зодчих.

— Нам нужно повернуть это назад и высвободить. Надо вдвоем. — Я надеялся, что мне хватит мощи. Мои руки казались сильными — гладкие, обвитые мускулами. Отчего-то эта гладкость удивляла меня, словно там что-то должно быть, может, старые шрамы. Были ли там когда-нибудь шрамы? Но это прошлое, которое я отпустил. Оно заставило меня отпустить себя. — Нам надо его повернуть.

— Если кто-то и знает, как толкать его, это мы. — Уилл коснулся стали руками. — Это может их спасти?

— Думаю, да. Думаю, это может спасти всех. Всех детей. Даже мертвых. Даже сына Мартена, Гога, Деграна, дочь Макина, выпустить их из людских снов и дать им то, что было для них уготовано.

— По крайней мере, машины Зодчих не выжгут все, что мы знали, с лица Земли.

— Звучит неплохо.

И мы попытались повернуть колесо.

Конечно, не было ни колеса, ни Золотых Ворот, ни холма, ни сухих земель. Всего лишь два брата, пытающихся все исправить.

И, надо признать, у меня получилось. В конце концов, мы все еще здесь. Я пишу эти строки и вовсе не похож на ядовитую пыль на бесплодном ветру. И магия, в конце концов соединившая нас, позволившая мне за пределами смерти видеть его глазами, — эта магия закончилась. Вся магия закончилась, лишилась источника, колесо повернулось, старая реальность, из которой мы так долго пытались вырваться, восстановлена.

Я пишу африканскими чернилами, темными, как тайна их изготовления. Моя рука двигается по белой странице, и за ней тянется черный след моих дней. С того дня, когда я потряс снежный шар и понял, что иногда единственно возможное изменение материи приходит извне. С тех пор и до этого дня — дня, разбуженного утренним солнцем над Вьеной, когда голубой Дануб быстро и безмолвно несет свои воды через сердце Неразрушенной Империи.

Маленький Уилл вбегает в комнату. Он теперь часто приходит, хотя мать ему запрещает.

— Йорг! — говорит он, и я появляюсь.