Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы

Сгорбленная и скрюченная под тяжестью своих лет, она была статному молодцу едва по грудь. Тот опустился на колено, нагнулся и зачерпнул широкой, как ковш, ладонью тёмную воду, плескавшуюся совсем близко под низеньким мостком. Вылив её в подставленную старческую пригоршню, Соколко сказал:

«Вот, бабусь… Испить, что ль, хочешь? Грязновата водица-то будет…»

«Нет, не испить, – улыбнулась та. – Старая я стала, сил уж мало: не питает меня больше Маруша, с тех пор как я с капища ушла… Ну да ладно, так и быть – соберу остатки силушки, покажу, кем я была сорок лет назад… Может, тогда над моими словами задумаетесь».

Поднеся к губам сложенные горстью руки, она беззвучно забормотала что-то на воду. Тишина распустилась огромным серебряным цветком, лепестки которого тронул ветер. Крепло его дыхание, трепетали полы одежд, реяли в рассветных струях волосы на головах… Вдруг озёрная гладь вокруг охваченного пламенем островка-капища забурлила, словно вскипев, поднялась светлой пенящейся стеной и скрыла собою пожар. Водяное горло проглотило огромный столб пламени, пенистые «губы» пожевали его несколько мгновений, пока руки бабушки не разомкнулись. Вода расплескалась у её ног лужицей, и тот же миг водяная стена за её спиной шумно упала, омыв собой островок и открыв взглядам людей чёрные обгорелые останки деревянных сооружений на нём.

«О-а-а-о-ох…» – разом выдохнула поражённая толпа.

Бабушка зашаталась, и Цветанка с Соколко одновременно кинулись её подхватить.

«Бабусь… Что с тобой?» – испуганно пролепетала воровка.

«Ничего, касатики мои, – устало улыбнулась она. – Силушки у меня на такие представления уж нету, и с каждым годом её всё меньше. А когда-то я и не такое могла… Но я сама свою дорогу выбрала. И конец свой – тоже… Ладно. Пусти-ка…»

Высвободившись из поддерживавших её рук, она оперлась о перила мостка, устремив невидящий взгляд куда-то в небо, поверх людских голов.

«Я знаю, что говорю! – скрипуче повторила она с нажимом, точно желая впечатать каждое слово в умы слушающих. – И знаю, что делаю. Нужно окурить город дымом яснень-травы, но для этого надо сперва её набрать. Есть одна полянка… Что-то вот тут мне подсказывает, – бабушка дотронулась дрожащими узловатыми пальцами до своей груди, – что травка там ещё растёт, вот только глаза мои уже не видят дорогу. Вот бы кто согласился туда сходить со мной, да набрать травки… Может, ежели её там много, и телега пригодилась бы, да и руки с серпами не помешали бы. Одним пучком ведь целый город не окуришь».

Мгновение нерешительной тишины, и Соколко вновь всколыхнул своим чистым голосом это стоячее болото:

«Ну, чего притихли? Так и будем ждать погибели? Или наконец что-то для своего спасения предпринять решимся, пока весь город не вымер?»

«Вот ты телегу и дай, коли резвый такой, – гнусаво проворчали ему в ответ. – А мы Марушу ещё пуще гневить не хотим! Айда по домам, горожане: тут больше слушать нечего».

«За себя говори! – Из толпы шагнул отец Первуши, ложкарь Стоян Рудый, прозванный так за свою рыжеватую масть. – Люд честной, что травка та и правда целебная – в том я поклясться могу! Почти всю семью мою хвороба сразила: дочек малых, жену да стариков моих. Только я со старшим сынком на ногах остался. А благодаря вот этому пострелёнку, – Стоян тяжело и ласково опустил большую тёплую руку на плечо Цветанки, – мы все живы. Дым травки той болезнь из нашего дома прогнал. Даже батя мой живой, а ведь его, старого, хворь уже к смертному одру подвела. И что? Наказала кого-то Маруша? Ниспослала на чью-то голову огонь? Молоньёй ударила? Нет! Стою я перед вами, живой и здоровый, чего и вам всем желаю. А вот этим двум людям – великая благодарность и поклон от всего моего семейства!»

С этими словами Стоян низко, коснувшись рукою земли, поклонился бабушке и Цветанке.

«И тебе здравия, и всему твоему роду, добрый человек, – сказал Соколко. – Телега у меня есть, даже несколько могу обеспечить, коли понадобятся. Сам с бабушкой поеду. А ты?»

«И я, вестимо, – охотно согласился Стоян. – Да и сынок мой не откажется… Первушка!»

«Тута я, батяня!» – И из-за людских спин резво выскочил здоровёхонький и бодрый Первуша, подмигнув Цветанке.

У той разом посветлело на душе, будто и туда ворвалась утренняя заря, наполнив сердце птичьим гомоном и шёпотом травы. А следом, ободренные этим примером, от толпы отделились ещё несколько человек, готовых помочь с поисками чудо-травы. Все они были из небогатых горожан: обеспеченная верхушка отмалчивалась в сторонке.