Алана Инош
Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
1. Ворчун-гора. Дочь Медведицы и укротительница огня
Наливным яблоком катилось солнце по летнему небосклону, щедро одаривая золотым мёдом своих живительных лучей каждое дерево, каждый куст, каждую травинку. Ветки чёрной смородины в саду прогибались от тяжести гроздей, каждая ягодка в которых была столь ядрёна и крупна, что приближалась по размерам к вишне. Чтобы ветки не сломались под весом такого урожая, их пришлось подвязать к деревянным перекладинам. Крылинка, прохаживаясь вокруг кустов, окидывала их хозяйским взглядом: пожалуй, большая часть ягод налилась, пора собирать.
– Рагна, Зорька! – позвала она зычно, уперев руки в бока. – Несите корзины, смородину будем брать!
– Сей же час идём, матушка Крылинка! – высунувшись из открытого кухонного окна и весело щурясь от солнечных лучей, отозвалась Зорица.
Яркая, светлая зелень смородиновой листвы колыхалась в струях тёплого ветерка, насыщая воздух вокруг себя душистыми чарами лета. Дюжина кустов, и каждый сверху донизу отягощён бременем ягод, похожих на чёрную икру диковинных размеров, густой блестящей бахромой повисшую на ветвях… Тут хватит и засушить на зиму для пирогов и взваров, и в меду заготовить, да и просто так наесться – в свежем виде.
Ветви тихонько вздрагивали, и смородина, сорванная ловкими и трудолюбивыми пальцами женщин, сыпалась в корзинки. Но сбор ягод – работа кропотливая и нудная, как тут без песни обойтись? А по дорожке между грядками как раз шагала Дарёна.
– А ну-ка, певица, спой нам что-нибудь, чтоб не скучно было, – подмигнула Рагна. – С песнею-то, чай, веселее да скорее дело пойдёт.
При виде ягод у девушки в глазах зажглись тёплые искорки предвкушения: черешня и жимолость отошли, подоспела смородина, и её руки потянулись к тяжёлым гроздям, нагретым солнцем и оставляющим на пальцах душистый чёрный налёт. Угощаться плодами сада ей как будущей матери было разрешено в любое время, в любом количестве и без спроса – это разумелось само собою, а потому никто не возразил против того, чтобы она съела миску смородины со сметаной и половиной ложки мёда: всё-таки ягода эта была кисловата – не малина.
– Ну вот, теперь и спеть можно, – улыбнулась Дарёна, заиграв ямочками на щеках.
Не успела она это вымолвить, а Рада – тут как тут, с гуслями. Молчаливая девочка-кошка протянула их Дарёне, выжидательно заглядывая ей в глаза: что-то она споёт сейчас? Дарёна же, устроившись в шелестящей яблоневой тени на берёзовом чурбаке, служившем вместо стула, ласково коснулась струн своими шершавыми, исколотыми вышивальной иглой пальцами. Её взгляд, ловя небесную беззаботность, плыл вместе с облачными мечтами в вышине – нездешний, одухотворённо-задумчивый. Вздохнул ветер в кроне яблони, зазвучали гусли, и звон их переплёлся с прохладным серебристым ручейком нежного голоса.
То не солнце в волосах запуталось
Да златым мне гребнем расчесало их;
То не сосенка смолой заплакала
В чаще леса тихого, премудрого –
Пролилась то песня легкокрылая,
Легкокрылая да поднебесная.
Заблудилась песенка в семи ветрах,
Среди птиц да облаков стремительных,
Не найдёт она пути-дороженьки
К ладе-ладушке моей единственной…
О холодный камень спотыкнулась я,
Из лукошка ягоды просыпала,
А из глаз моих ручьями тёплыми
Стон-мольба на клевер заструилася:
«Ой ты ж птица-горлица летучая,
Крылья твои легче ветра быстрого!
Над землёй летаешь и всё ведаешь,
Помоги ж беде моей да горюшку:
Донеси ты сквозь разлуку чёрную
К ладе песню светлую, любовную».
Подхватила птица серокрылая
Песню, словно плат, цветами вышитый,
И покрылось небо над дубравою
Будто бы парчою златотканою.
Самоцветами словечки падали
В горсть к бесценной ладе, точно ягодки,
И ласкала поцелуем шёлковым
Песня сердце, что в разлуке плакало,
И улыбка, с уст родных спорхнувшая,
Читать дальше