Вероника Рот: Четыре. История дивергента

– Здравствуй, Маркус. – До меня доносится голос Эндрю Прайора – одного из близких друзей отца по работе, что в принципе не значит ничего, поскольку никто не знает моего отца по-настоящему. Даже я.

Я наблюдаю за Эндрю, скрючившись на лестничной площадке. Он вытирает ноги о коврик. Иногда я вижу его с семьей. Эта идеальная ячейка общества альтруистов – Эндрю, Натали и их дети (они не близнецы, но погодки, кстати, они на два класса младше меня). Порой они все вместе спокойно прогуливаются по улице, кивая прохожим. Во фракции Альтруизма Натали занимается организацией благотворительных мероприятий в поддержку изгоев – наверное, моя мать с ней общалась, хотя она и нечасто посещала подобные мероприятия, как и я, так как она предпочитала не выносить свои секреты за пределы дома.

Внезапно Эндрю встречается со мной взглядом, и я убегаю по коридору в свою комнату и захлопываю дверь.

Как и следовало ожидать, воздух здесь такой же разреженный и чистый, как в комнате любого другого члена фракции Альтруизма.

Мои серые простыни и одеяла плотно подоткнуты под тонкий матрас. Учебники сложены в идеальную стопку на столе из фанеры. Небольшой комод, в котором лежат одинаковые комплекты одежды, стоит возле окошка, которое по вечерам пропускает внутрь лишь редкие лучи солнца. Через стекло я вижу соседний дом, который ничем не отличается от нашего, разве что располагается ближе к востоку.

Я знаю, что мама оказалась в Альтруизме по инерции. Надеюсь, что тот человек не врал мне и точно передал мне ее слова. Я догадываюсь, что может произойти и со мной, когда я с ножом в руке буду стоять среди чаш с фракционными символами. Есть четыре фракции, о которых мне ничего толком неизвестно, – я им не доверяю и не разбираюсь в их обычаях. Существует лишь одна предсказуемая и понятная мне фракция. Если, выбрав Альтруизм, я и не получу счастливую жизнь, то хотя бы не покину привычное место.

Я сажусь на краешек кровати. Нет, не буду, думаю я, а затем подавляю свою мысль, потому что уверен в ее происхождении – это детский страх перед человеком, который вершит суд в нашей гостиной. Ужас перед человеком, кулаки которого я знаю лучше, чем объятия.

Я проверяю, закрыта ли дверь и еще на всякий случай подпираю ручку стулом. Затем наклоняюсь и тянусь к сундуку, который хранится под кроватью.

Моя мама дала его мне, когда я был еще маленький, и сказала отцу, что обнаружила его где-то в переулке и он нужен ей, чтобы складывать туда одеяла. Когда мы добрались до моей комнаты, она приложила палец к губам, аккуратно водрузила сундук на кровать и откинула его крышку.

Внутри оказалась голубая скульптура, напоминающая водопад. Она была сделана из прозрачного и безупречно отполированного стекла.

– Для чего это нужно? – спросил я.

– Ни для чего конкретного, – ответила мама и улыбнулась слегка натянутой боязливой улыбкой. – Но оно может изменить кое-что здесь. – Она дотронулась до своей груди, прямо над сердцем. – Иногда красивые вещи способны многое изменить.

С тех пор я складывал сюда всякие штуки, которые другие бы сочли бесполезными, – старые очки без стекол, части бракованных материнских плат, свечи зажигания, неизолированные провода, отломанное горлышко зеленой бутылки, ржавое лезвие ножа. Понятия не имею, посчитала бы мама мои находки прекрасными, но каждая из них поразила меня, как и та стеклянная скульптура. В общем, я решил, что они являются тайными и ценными только потому, что о них забыли другие люди.

Поэтому сейчас, вместо того чтобы обдумать результат испытания, я достаю вещицы из сундука и поочередно верчу их в руках, чтобы детально все их запомнить.

Поступь Маркуса в коридоре заставляет меня опомниться. Я валяюсь на постели в окружении рассыпанных по матрасу вещей. Подходя ближе к двери, он замедляет шаг. Я хватаю свечи зажигания, материнские платы и провода, кидаю их обратно в сундук и закрываю его на замок, убрав ключ в карман. В последнюю секунду, когда дверная ручка уже начинает двигаться, я понимаю, что скульптура по-прежнему покоится на кровати. Я засовываю ее под подушку и запихиваю сундук под кровать.

Потом бросаюсь к стулу и отодвигаю его от двери, чтобы отец мог войти. Переступив порог, он с подозрением косится на стул в моих руках.

– Зачем он здесь? – спрашивает он. – Ты хотел от меня закрыться?

– Нет, сэр.

– Это вторая твоя ложь за сегодняшний день, – изрекает Маркус. – Я не воспитывал тебя вруном.