Стивен Эриксон: Врата Мертвого Дома

— Какая ирония, — пробормотал Геборик, разглядывая всадников.

Бодэн склонил голову и сплюнул.

— Красные Клинки, задохлики ублюдочные.

Историк удивлённо покосился на него.

— А тебя профессия поводила по свету, а, Бодэн? Видел даже морские стены Арэна, не так ли?

Громила недовольно поёжился, затем пожал плечами.

— Довелось постоять на палубе-другой, хряк. К тому же, — добавил он, — в городе о них судачат уже больше недели.

Отряд Красных Клинков выстроился, и Фелисин увидела, как латные рукавицы сжимаются на рукоятях мечей, остроконечные шлемы поворачиваются — все как один — к адъюнкту. Сестрица Тавор, неужели исчезновение нашего брата так глубоко тебя ранило? Каким же ужасным тебе кажется его неверность, если ты решила заплатить за неё такую цену… а потом, чтобы показать свою абсолютную преданность, ты выбирала между мной и мамой — кого назначить символической жертвой. Неужели ты не понимала, что Худ стоит на распутье той дороги, что ведёт к любому из этих решений? Мама, по крайней мере, теперь со своим возлюбленным мужем… Фелисин смотрела, как Тавор быстро проинспектировала свою охрану, а затем что-то сказала Ян’тари, которая повернула свою лошадь к Восточным воротам.

Бодэн снова хмыкнул.

— Не зевай! Сейчас начнётся бесконечный час.

…Одно дело — обвинить Императрицу в убийстве, и совсем другое — предсказать её следующий шаг. Если бы только они прислушались к моим словам. Геборик поморщился, шаркая по мостовой, — кандалы больно врезались в лодыжки.

Люди цивилизованные во всей красе продемонстрировали свою мягкотелость — изнеженность и чувствительность стали отличительными признаками благородного происхождения. Таким людям жилось легко, безопасно, и в этом было всё дело: они стали живым символом непоказного изобилия, которое жгло нутро бедным ничуть не меньше, чем явная демонстрация богатства.

Геборик это прямо сказал в своём трактате и теперь не мог подавить горькое восхищение перед Императрицей и адъюнктом Тавор, которую Ласиин назначила своим инструментом в этом деле. Показная жестокость полуночных арестов — двери выламывали, людей вытаскивали из постелей под вой перепуганных слуг — породила первый уровень потрясения. Осоловевших от недосыпа благородных господ скрутили, заковали в кандалы и привели на суд пьяного магистрата и присяжных — нищих, которых притащили с соседней улицы. Это была смачная и наглядная пародия на правосудие, которая убила последнюю надежду на вежливое обращение — сорвала весь налёт цивилизации, оставив только хаос и дикость.

Потрясение накладывалось на потрясение, разрезало это нежное подбрюшье. Тавор знала себе подобных, знала их слабости — и безжалостно использовала. Что же может довести человека до такой жестокости?

Услышав новости, бедняки наводнили улицы, кричали от восторга и восхищения своей Императрицей. Затем последовали аккуратно подготовленные беспорядки, мародёрство и убийства, толпа прокатилась по кварталу Знати, выискивая тех немногих высокородных господ, которых не стали арестовывать — ровно столько, чтобы утолить жажду крови, дать толпе лица, на которых можно было бы выместить ярость и ненависть. Затем последовало восстановление порядка, чтобы город не сожгли.

Императрица очень редко совершала ошибки. Она воспользовалась ситуацией, дабы схватить независимых учёных и недовольных, чтобы сжать столицу в железном кулаке армии, провозглашая необходимость увеличить численность войск, набрать новых рекрутов, усилить защиту от предательских заговоров знати. Отошедшие короне богатства позволили расплатиться за прирост армии. Этот изысканный ход — пусть и повторяемый — был использован во всех провинциях, подкреплённый силой Императорского эдикта, и в каждом городе теперь набухал жестокий гнев толпы.

Горькое восхищение. Геборику снова и снова хотелось сплюнуть, а ведь он не делал этого со дней юности, когда был ещё только простым карманником в Мышином квартале города Малаза. Он видел потрясение, написанное на большинстве лиц в шеренге узников. Это были лица людей в ночных рубашках, грязных и мокрых от пребывания в темнице, так что у закованных не осталось даже самой простой защиты — обычной одежды. Растрёпанные волосы, ошеломлённые выражения лиц, неестественные позы — всё, что только мечтала увидеть толпа за стенами Круга, всё, что она мечтала растоптать…

«Добро пожаловать на улицы, — подумал Геборик, когда стражники заставили шеренгу двинуться вперёд под взглядом адъюнкта, которая восседала в седле — прямая, как палка, с таким напряжённым лицом, что от него остались одни чёрточки — прорезь глаз, складки по бокам тонкогубого рта, — проклятье, да ей ведь красоты не отсыпали при рождении, верно?» Все взгляды привлекала к себе младшая сестра, девчонка, которая теперь ковыляла на шаг впереди.