Дмитрий Таганов - Кремлевский клад - Cosa Nostra в Москве

Как сам Президент предпочитал тогда свой ближний круг из земляков-сибиряков, так и его управделами, когда началась грандиозная кремлевская стройка, начал вспоминать всех энергичных и лично приятных ему людей из сибирской глубинки. Так однажды в начале девяностых на якутской стройке, в тот самый момент, когда Черкизов стоял по колено в оттаявшей вечной мерзлоте, к нему подбежал запыхавшийся бригадир: к телефону в бытовке Черкизова вызывали из самой Москвы.

Звонили из управления делами Президента. Времени на церемонии и прощупывания в те годы не было, и после нескольких вводных слов последовал главный вопрос:

– Хочешь в Москву?

– Хочу,– ответил Черкизов, лихорадочно соображая, откуда в Кремле могут знать его самого, и номер его телефона.

Столица ошеломила Черкизова. Он одновременно почувствовал себя и очень значительным, особенно в кремлевских стенах, и мелкой сошкой, когда узнал, какими деньжищами тут ворочают. Сам город ему понравился, – зеленый и, в общем, доброжелательный, клокочущий энергией, но из-за всегдашней толчеи народ нервный и поэтому хамоватый. Вскоре Черкизов женился на москвичке. Жить стали в просторной квартире в доме сталинской постройки, доставшейся жене от родителей. Через год родилась дочка.

Первый год Черкизов работал в Кремле на подхвате. Никаких контрактов сам не подписывал, в офисе не сидел, а по привычке сам вкалывал на ремонте первых корпусов. Все изменилось после того, как управделами взял его в ознакомительную поездку по дворцам Европы. Версаль, Фонтенбло, Ватикан… Черкизов вернулся оттуда другим человеком, – и внутри, и по своему новому положению. На разворачивающейся стройке реставрации Большого кремлевского дворца Черкизову было доверено заниматься деревом.

Дерева тут было очень много: сотни высоченных оконных рам и дверей из Германии, тысячи квадратных метров паркета из Италии. Наборный паркет с инкрустацией из 26 пород ценного дерева, – тоже из Италии, а именно – из Флоренции. Не всем заведовал Черкизов, но достаточным, чтобы итальянские подрядчики, при встрече с ним, расшаркивались и лебезили.

К этому времени Черкизов не столько знал, сколько чувствовал все схемы, по которым могучие денежные потоки отводились по сторонам и по карманам. Он никогда не был особенно жаден, или охоч до богатства или роскоши, но у него появилось некоторое любопытство к большим деньгам, а потом и «спортивный» интерес. Возможности начали появляться сами, без малейших усилий с его стороны. Подрядчики, а их было у него до десятка, то ли сами были такими «порченными», то ли считали всех здешних чиновников именно такими. Поэтому их намеки были очень прозрачными, а суммы, по понятиям молодого Черкизова, – фантастическими.

Свои два миллиона долларов «отката» Черкизов сумел получить от итальянских подрядчиков, почти не поделившись даже со своими вышестоящими. Это было трудно, но важно для Черкизова, и вовсе не из жадности. Он не верил с самого начала, что их воровство с «откатами» никто потом не раскопает. Ему вовсе не хотелось возвращаться на свою родину, да еще на другую сторону от колючей проволоки. Поэтому ни одна его итальянская лира, ни один его американский доллар не пересекли тогда российскую границу. «Откаты» зачислялись только на зарубежные счета, открытые только на имя его жены.

За два года реставрации дворца Черкизов ближе всего сошелся с итальянским подрядчиком – краснодеревщиком из Флоренции. Сколько было вместе выпито за это время тосканского кьянти и русской водки! Но только в конце работ, когда стены дворца уже сияли золотом, а паркетные полы лаком, между ними состоялся внешне незначительный, но очень важный для последствий разговор. Флорентийский паркетчик попросил Черкизова посодействовать в получении разрешения у кремлевских музейщиков на обмер стен и куполов. Но не дворца или корпусов, где они работали, а Успенского собора Кремля, постройки пятнадцатого века, прекрасного здания времен Ренессанса, усыпальницы патриархов, – не имеющего никакого отношения к реставрационным работам.

– Очень пожалуйста, Леня, – говорил Черкизову флорентинец, – нам это очень нужно, это для истории, это ради уважения: ведь его построил наш земляк.

Слегка удивившись и пообещав, Черкизов в тот же день «провентилировал» этот вопрос со знакомым музейщиком, а вечером и сам навел справки по Большой энциклопедии и туристским буклетам. Так он впервые узнал фамилию архитектора и инженера из Италии, Аристотеля Фьораванти, творца Успенского собора. Удивительная судьба этого человека, жившего полтысячелетия назад, самым необыкновенным образом окажется связанной с его личной, и приведет через двадцать лет к трагической и кровавой развязке.