Леонид Поторак - Сатья-Юга, день девятый

— Стасик, — успокаивающе сказала она. — Ты посмотри, что по телевизору показывают. Пусть ребенок играет, во что хочет. Время такое…

Тогда мы купили Томочке водяной пистолет, собрались и впервые за несколько лет поехали в настоящее отпускное путешествие. Друг Стаса, молчаливый Куаныш, с тонкой восточной бородкой, работал в прибайкальском лесничестве, и мы остановились у него. Две недели абсолютного спокойствия и немыслимой красоты явно пошли нам на пользу.

— Уезжать не хочется? — спросил как-то Куаныш, глядя на закатные сосны своими раскосыми глазами.

— Не-а, — призналась я.

Стас укладывал Томочку спать, из дома доносилось его приятное пение: «рыбки уснули в пруду-у…»

— Оставайтесь, — серьезно сказал Куаныш. — Славку не уговорить, может, ты на него повлияешь. Следующие десять лет лучше жить здесь.

— Почему?

— Там жизнь изменится, — он пожал плечами. — Ты изменишься. Тамарка тоже… Понимаешь, Оксан, там ты никогда не будешь знать, кем вырастет твоя дочь. А здесь будешь.

— Да, а школа?

— В местную сельскую школу пусть ходит. Тут ничего не меняется, ты чувствуешь? Сам меняй свою жизнь, как в голову взбредет. А там, — он махнул рукой за сосны, — все перевернется, вас перевернет, закружит… Вот я. Биолог. Все куда-то лез, кандидатская, докторская… Жена от меня ушла, зачем ей муж, которого, понимаешь, птицы в зоопарке видят чаще, чем она. А в семьдесят девятом приехал первый раз сюда… Тишина, природа, азиатские корни опять-таки напомнили о себе. Я как прошелся тут по деревне, мне человек пять молока вынесли, а я на них смотрю и чувствую: мои, родные… Все, думаю, остаюсь.

— И не жалеешь? — спросила я.

— Жалею иногда, — ответил Куаныш. — Там я был ученый, орнитолог, а здесь? Егерь. Только там, понимаешь, я бы сдох давно. Там жизнь как-то отдельно от людей течет, захочет, и перевернет всех, захочет — в грязь, захочет, — на войну… А здесь я сам своей жизни хозяин. Я даже разговаривать начал как бурятский старец, чувствуешь?

— Точно. И я не могу представить тебя где-нибудь в лаборатории.

— Ну, там я, положим, почти и не бывал.

— Зато я прекрасно помню тебя в детстве, — это Стас вышел и встал на крыльце за нашими спинами. — Приличный такой, в костюмчике… И что выросло…

Куаныш хмыкнул, покачал головой и действительно стал похож на бурятского или монгольского мудреца из сказок. Он был всего на шесть или семь лет старше моего мужа. Забыла, где и как они познакомились.

— Хорошо-о, — сказал Стас, садясь между нами. Мы сидели на настоящем деревянном крыльце. — Настоящая, чистая свобода.

— Ну так оставайся, — хитро посмотрел на него Куаныш. — Все равно потом сюда захочешь.

— На пенсию сюда приеду. У тебя, дружище, это все — он обвел рукой, — в крови. В генах. Ну не леса, так степи. А мы в энных поколениях урбанисты, — Стас прислушался. — Кукушка. Кукушка-кукушка, сколько мне…

— Тьфу на тебя, — сказала я. — Живи подольше.

Жизнь перевернулась, когда мы приехали в город. У папы случился инсульт.

Все боялись, что он не оправится, но он оправился. Он и сейчас невнятно говорит, не может ничего держать в левой руке и окончательно потерял зрение, но в его возрасте это не самое страшное, что может быть. Вообще он отлично держится для своих лет. Моя прабабушка — его бабушка — прожила сто девять лет, так что задатки долгожителей у нас есть. А тогда мы были так заняты страхом и заботой о папе, что не заметили, как страна вокруг нас перестала существовать.

— А почему вы стираете свидетелям память?

— А зачем хорошим людям сидеть в психушке? — я ответил вопросом. Не люблю так делать, но вариантов не видел.

— Ну вот я, например, и так никому ничего не скажу.

— И будешь жить, зная… зная это все? — сочувственно произнесла Дарья.

— Буду, — решительно сообщила Катя.

Таксист хрюкнул.

Они не могли ей ничего сказать. То, что они знали, невозможно было передать человеческой речью. Но Катя принадлежала к редкой породе сумасшедших, отказавшихся от сотрудничества с серафимом. Это у нее было семейное. Но она, в отличие от отца, последовала за мной, и теперь задавала бессмысленные с точки зрения остальных моих спутников вопросы.

— А Пушкину почему не стерли?

— ?!

— «И шестикрылый серафим на перепутье мне явился…»

— Стер, — сказала Дарья. — Совпадение.

Ей не нравилась Катя. Почему-то в присутствии Кати Дарья перестала открыто флиртовать со мной, ее саму это раздражало.