Макс Фрай - Так берегись [litres]

– У меня? – опешил я.

– Ну, всё-таки наваждение твоё, а не чьё-то, – напомнил Кофа. – С тебя эта история началась. Так что шутки шутками, а ты и правда имеешь полное право на проценты с дохода будущей ярмарки…

– Да уж, – вздохнул я. – Проценты с дохода от торговли вином и сосисками – именно то, что мне позарез необходимо вот прямо сейчас. Наложу лапу на заработок бедных торговцев и буду бесстыдно купаться в роскоши, раз других развлечений пока не светит. Для начала заведу уладас. Пусть меня носят по городу, как куманского вельможу, благо на это сил пока что хватает. С утра до вечера могу горделиво возлежать.

– Да ладно тебе, – сочувственно сказал Кофа. – Не так всё ужасно, чтобы заводить уладас.

«Не так всё ужасно» – это была правильная формулировка. То есть ужасно, но в меру. Ровно настолько, чтобы жизнь не казалась мёдом. Да и жизнью, скажем так, через раз.

Когда-то очень давно, когда я только начал работать в Тайном Сыске, сэр Джуффин Халли упорно не давал мне никаких отпусков, даже обычный выходной, чтобы по-человечески выспаться, удавалось выпросить очень редко, после долгой торговли; иногда я пытался возмутиться такой вопиющей несправедливостью, но шеф только смеялся: «Сам заскучаешь, ты не рождён для праздности, сэр Макс».

Я тогда думал, он просто глумится, как начальству положено, но оказалось – дело говорит. Я действительно не рождён для праздности. Для чего угодно, только не для неё. Вынужденно пробездельничав почти четыре дюжины дней, я в этом окончательно убедился. Можно сколь угодно приятно проводить время с друзьями, валяться в постели с книжками, обедать четырежды в день и даже чувствовать себя вполне счастливым во все моменты, когда держат ноги и не особо сильно кружится голова, но без работы в Тайном Сыске и суматошной беготни по городу я – это уже не совсем я.

Грех жаловаться, конечно; я, собственно, и не жаловался. С тех пор как вечная тошнотворная слабость из необъяснимой напасти превратилась в закономерное следствие принятого мною самим решения, терпеть её стало довольно легко. По крайней мере, я чувствовал себя не разнесчастной жертвой, а, самое худшее, дураком, сделавшим неправильный выбор, который, при желании, можно в любой момент изменить. Не то чтобы я собирался, но сама по себе возможность изменить решение мне нравилась. Позволяла ощущать себя не бедняжкой, чью силу пожирает хищное наваждение, а благодетелем, делающим подарок. Чересчур щедрый, самому не по средствам, но это как раз совершенно нормально, меры я ни в чём никогда не знал.

На пустырь, через который по ночам проезжал мой призрачный поезд, я и правда больше не ходил. Но не потому, что дал обещание Шурфу и Джуффину; строго говоря, никаких обещаний я им не давал. Они и не требовали, только сказали – порознь, в разное время, но примерно одно и то же: «Надеюсь, ты сам понимаешь, что тебе пока лучше туда не соваться», – и я ответил: «Да, понимаю», – потому что и правда всё сам понимал.

Впрочем, у меня была гораздо более веская причина больше не ходить на пустырь: я боялся. Не поезда, вряд ли он бы причинил мне какой-то дополнительный вред, просто проехав поблизости, а самого себя. Своей очарованности, чтобы не сказать одержимости им. Понимал, что если черноглазая женщина снова мне крикнет: «Чего стоишь, залезай!» – я вполне могу плюнуть на всё и вскочить на подножку. Со всеми вытекающими последствиями. А от меня и так-то не особенно много осталось, куда ещё что-то терять.

И вот это мне больше всего не нравилось – страх перед встречей с поездом и её возможными последствиями. Куда вдруг подевалась моя обычная бесшабашная храбрость? В последнее время она стала по-настоящему хороша, потому что основывалась не на наивности невежественного новичка, неспособного оценить опасность, а на практическом опыте, который наглядно свидетельствовал: я могу справиться вообще со всем. Постоянная физическая немощь – мелкая пустяковая неприятность по сравнению с утратой этой уверенности. Вот что мне в первую очередь надо было себе вернуть.

После того как Кофа рассказал про толпы народа, пирующие на пустыре в ожидании поезда, мне впервые за всё это время всерьёз захотелось туда пойти. Своими глазами увидеть – даже не столько поезд, сколько праздник, устроенный в его честь.

Не то чтобы я любил многолюдные сборища; собственно, рынки и ярмарки до сих пор стороной обхожу. Но как толпа горожан, поспешно доедая сосиски, машет моему поезду светящимися веерами, я бы с удовольствием поглядел, – вот о чём я думал после того, как высадил Кофу возле улицы Примирений, где у него было какое-то дело, а сам поехал домой – не с ветерком, пугая прохожих, как в прежние времена, а медленно и осторожно, как пожилой фермер, непривычный к загруженности столичных дорог, потому что кружилась чёртова голова, а в чёртовых же глазах начало темнеть, так что солнечный день казался разгаром сумерек. Ещё бы, после таких-то нечеловеческих усилий: с утра добыча кофе из Щели между Мирами, потом поездка аж на Левый берег и долгий дружеский обед с интересными разговорами. Предел моих нынешних возможностей, теперь небось до ночи придётся бревном лежать.