Владимир Корчагин - Подкидыш

Кирилл долго молчал, застигнутый врасплох этим страшным откровением. Потом медленно заговорил:

— К сожалению, вы не единственный человек, кто вправе задать такой вопрос. Требовать ответа за искалеченные судьбы могут сейчас не сотни, даже не тысячи, а миллионы несчастных из Белоруссии, с Украины, Урала и других мест, подвергшихся радиоактивному заражению. Но ответить им… Конечно, я мог бы сказать вам о неизбежных издержках научно-технического прогресса, о якобы навязанной нам гонке ядерных вооружений, об энергетическом кризисе, нависшем над человечеством. Но я этого не скажу. Не скажу, потому что говорить об этом людям, подобным вам, не только непорядочно, но по меньшей мере цинично. А главное, потому, что все это бессовестная ложь. Успехи в практической ядерной физике до сих пор не принесли людям ничего, кроме страданий. Гонку ядерных вооружений нельзя объяснить ничем, кроме политических амбиций наших вождей, поскольку никто никогда нападать на нас не собирался. Что же касается энергетического кризиса, то энергии, вырабатываемой сейчас, в избытке хватило бы на удовлетворение насущных человеческих нужд. А тратится она в основном на ту же гонку вооружений да на создание никому не нужной техники, которая в свою очередь используется, чтобы создавать новую никому не нужную технику, и так без конца. Я уже не творю, что абсолютно ничто не может уравновесить здоровье и жизнь человека. А что будет дальше? Боюсь, что если эти тенденции сохранятся еще хотя бы несколько десятилетий, то человечество реально встанет перед угрозой неминуемой гибели. Я понимаю, все, что я сказал, мало вас утешит. Но что я мог ответить еще? И что мог посоветовать вам сделать?

— Как что? Мстить!

— Мстить — кому?

— Я знаю, кому. Знаю! И после всего, что услышал от тебя, окончательно понял: мстить — вот единственное, что мне осталось в жизни. Кстати, а ты кто? В смысле, кем работаешь?

— Я преподаю физику.

— Физику? Так-так… А ведь ты сможешь мне помочь. Ну да мы еще потолкуем об этом. А сейчас извиняй, что не дал тебе покупаться. И прощай. Честно говоря, не думал, что ты поговоришь со мной вот так, по-человечески. Со мной давно уж так никто не говорил. А ведь я еще… немного человек. — Он встал и, словно спохватившись, быстро направился обратно к поселку.

— Послушайте, а как звать-то вас? — попытался остановить его Кирилл.

— Как звать-то? Афоня, — ответил он, не сбавляя хода.

— Афоня… Значит Афанасий. А отчество?

Он горько усмехнулся:

— Был Афанасий, было и отчество. А остался Афоня, Афоня Болдин. Ну, бывай!

Кирилл проводил его взглядом и медленно прошелся по опустевшему пляжу. Все вокруг: море, небо, изумрудная зелень прибрежных гор вмиг потеряло всякую привлекательность. Однако, взглянув еще раз на удаляющегося Афоню, он вдруг заметил далеко впереди него знакомую девичью фигуру. Жизнь словно спешила подчеркнуть, какую пропасть разверзла она между крайними полюсами человеческого бытия.

А впрочем… Можно ли было быть уверенным, что неожиданное появление здесь Афони и его стремительный уход с пляжа не были связаны с приходом сюда таинственной незнакомки? Но это делало ее еще более загадочной и необыкновенной.

Кирилл не жалел уже, что приехал в Прибрежный. Что-то подсказывало ему, что все, что он узнал сегодня о гордой, своенравной, несомненно окруженной какой-то тайной, дочери соседей тетки Лизаветы и встреча с несчастным, обездоленным, но явно не смирившимся, готовым пойти на все, чтобы отплатить за всю исковерканную судьбу, Афоней могли оказаться прологом чего-то очень большого, неординарного, такого, с чем он, Кирилл, не сталкивался еще ни разу в жизни.

Прошло несколько дней, погожих, солнечных, и жизнь Кирилла в Прибрежном вошла в размеренную, ставшую привычной колею. Поднявшись рано поутру, он шел к морю, купался, делал зарядку, загорал, затем, позавтракав, два-три часа работал над диссертацией, перед обедом снова купался, а после обеда шел с книжкой или газетой в небольшую беседку, в глубине сада, где можно было полежать в уютном гамачке, поесть черешни и даже вздремнуть под монотонное жужжание пчел. Потом он снова шел к морю, снова работал. И лишь поздним вечером, когда на землю опускалась сажисто-черная ночь, опять выходил в сад, где ему нравилось посидеть на высоком крылечке хаты, глядя на большие яркие звезды и слушая стрекот цикад и шум прибоя.

Иногда теплый ночной вечер доносил до него обрывки песен и взрывы громкого девичьего смеха. То веселилась на верхнем конце улицы молодежь Прибрежного. Но это не трогало Кирилла. Он знал, что в собравшейся у ключа компании не было той, кто уже много дней занимала все его мысли.