Макс Фрай - Отдай мое сердце

Согласно первому, если ничего не путаю, закону термодинамики, исчезнув из кабинета Джуффина, я тут же как миленький образовался в другом месте. К счастью, не в каком-нибудь наскоро выдуманном специально для меня ледяном аду без одеял, табака и горячих напитков, а всего лишь в башне Мохнатого Дома. По ощущениям это было очень похоже на обычное хождение Темным Путем с той только разницей, что на этот раз от меня не потребовалось никаких специальных усилий. Даже решения принимать не пришлось. И вот это мне совсем не понравилось.

– Извините, что так получилось, – сладкозвучным дуэтом сказал Гэйшери.

Он царственно возлежал на моем диване, каким-то немыслимым образом уместившись там целиком, и вид имел, мягко говоря, недостаточно виноватый. Как по мне, чем с такой довольной рожей извиняться, лучше уж просто промолчать.

«Ты куда подевался? – раздался в моей голове голос Джуффина. – У тебя все в порядке?»

«Почему-то оказался дома, хотя специально ничего для этого не делал», – объяснил я.

«Ясно все с тобой», – откликнулся шеф. И умолк прежде, чем я успел спросить, что именно ему ясно, и как мне, сироте, без этой ясности жить.

– Это моя вина, – признался Гэйшери и одарил меня невинной улыбкой младенца, только что перевернувшего на парадный костюм гостя кремовый торт. – Я соскучился.

– Что?! – переспросил я.

Похоже, в это короткое «что» мне удалось вложить целую бездну смыслов. И смыслы были что надо, один другого ослепительней. Во всяком случае Гэйшери даже улыбаться перестал. Но при этом не принялся орать, а, напротив, очень спокойно сказал:

– Вы, наверное, подумали, будто я нарочно призвал вас сюда ради собственного удовольствия? Это и правда было бы свинство. Но я ничего не делал. Мое желание повидаться привело вас сюда само, без участия моей сознательной воли. Так порой случается. Я, конечно, способен держать свои желания под контролем. Но, сами видите, не всегда.

– Ни хрена себе, – резюмировал я. Хотел сказать сердито, но вышло скорей восхищенно. Я, к сожалению, честный человек.

И тут меня осенило.

– Слушайте, – сказал я, – а на кой вообще нужны все эти наши расследования, если вы можете просто призвать к своим ногам злодеев, испортивших ваше Благословение – вот как сейчас меня…

– Не могу, – отрезал Гэйшери.

Голос у него остался всего один, да и тот подозрительно тихий и бесцветный. Зато смотреть на Гэйшери стало по-настоящему страшно, хотя на своем веку я повидал довольно много рассерженных людей, добрая половина которых была вполне могущественными колдунами. Однако чтобы от гнева два глаза слились в один, а из-под кожи лица проступили огненные очертания черепа, скорее птичьего, чем человеческого, – такой красоты мне до сих пор не показывали.

Сэр Шурф много раз говорил, что в критической ситуации у нас есть право на все, кроме растерянности: растеряться, считай, добровольно умереть. Он совершенно прав, но кому от этого легче. Все равно я часто теряюсь перед лицом опасности, а что жив до сих пор, так это просто такая счастливая судьба.

Удача и на этот раз от меня не отвернулась. Вместо того, чтобы оторвать мне голову или обрушить на нее потолок, Гэйшери извлек из воздуха здоровенный нож, именуемый в наших краях «грибным» в память о стародавних временах, когда в лесах Угуланда на одиноких путников часто нападали полоумные грибы-оборотни, и всадил его себе в сердце. И упал, обливаясь кровью.

От моей растерянности, конечно, и следа не осталось. До такой степени не осталось, что я сперва запустил ему в голову Смертный Шар, рявкнул: «Не смей умирать!» – вежливо исправился: «Не смейте», – спохватился, что формулировка вышла недостаточно внятная, поспешно добавил: «Пусть ваше тело немедленно исцелится от всех последствий ранения», – и только после этого испугался, зато так сильно, что в глазах потемнело.

Гэйшери вскочил и расхохотался нелепым дуэтом, одновременно визгливо и хрипло:

– Ну вы даете! Поверили, что я взаправду зарезался! И ну сразу спасать! Но молодец, неплохая реакция, успели бы, если что.

Никакого ножа в его груди не было и в помине. И крови ни капли. И глаз снова две штуки, и огненный птичий череп больше не просвечивал сквозь кожу – вот это особенно утешительно. В вопросах человеческой анатомии я – консерватор, каких поискать.

– Ну елки, да кто ж вас знает, – сердито сказал я, начиная осознавать, что стал жертвой идиотского розыгрыша. – От вас чего угодно можно ожидать. Вы же псих.