Людмила Стрельникова - Метаморфоза

— Ах, гады! — взревела Валентина, молниеносно воспылав ненавистью к несправедливости, и с яростью стала сыпать удары направо и налево, пуская в ход и руки, и ноги.

Как она сокрушала врага, трудно вспомнить и рассказать достоверно, но после драки в нагрудном кармане своей рубашки вместе с лавровым листом она обнаружила чей-то зуб, а в крепко сжатом кулаке — пучок чьих-то курчавых волос. Изо всей драки ей запомнились только два коротких эпизода, когда какому-то слишком экспрессивному товарищу она заткнула пасть своей туфлёй и кого-то, не сдержавшись, по старой женской привычке укусила за нос, потому что этот нос оказался перед самым её лицом и мешал видеть других.

Она не смогла бы оценить, профессионально ли вёлся ею бой, или в нём оказалось больше самодеятельных элементов, но помощь подоспела вовремя. Упавшему удалось подняться и присоединиться к ней, дальше они отражали удары вдвоём.

Было ли ей больно во время драки, она тоже не могла бы ответить, потому что ощущала только нестерпимую ярость и изо всех сил работала всеми четырьмя конечностями. Хулиганы не выдержали такого отчаянного натиска и бежали.

Домой Валентина вернулась с огромным синяком под глазом, в разорванной рубашке, без туфли, но с пачкой лаврового листа, с чьим-то выбитым зубом в кармане и с блаженной улыбкой на распухших губах. Впервые в жизни она одержала победу в рукопашном бою.

Татьяна Сергеевна, продолжавшая упорно дожидаться за столом своего соседа, пришла в ужас:

— У вас опять другое лицо!

— Что случилось? — испугался Евгений.

— Спас человека или от больницы, или от морга, — с гордостью пояснила Валентина. — Хулиганы напали на одного, так я помог разделаться с ними. Вдвоём против троих — и наша взяла.

— Какой вы самоотверженный, — восхитилась соседка. — А я так боюсь драк!

Евгений, сбегав на кухню, принёс мокрое полотенце, чтобы приложить к глазу, но на синяк уже ничто не могло повлиять, даже чрезвычайное заседание Ассамблеи ООН. Синяк выглядывал из-под глаза с наглой ухмылкой, всем своим видом заявляя: «Я существую. Вам остаётся только примириться со мной». Но Валентину заставили лечь на диван и на всякий случай приложить к глазу мокрое полотенце.

Выходить из драки победителем — величайшая радость; впервые она испытывала в груди торжество, веру в собственные силы и способность защитить слабого.

Пока она упивалась своей победой, в подсознании помимо её воли зрело решение, как распорядиться своей судьбой дальше. Если неожиданно она открыла в себе такие способности — способности бороться со злом, то их необходимо было использовать на благо общества.

Надо заметить, что, будучи женщиной, Валентина работала швеёй на трикотажной фабрике, и теперь, уволившись с прежнего места, долго раздумывала, куда устроиться. Швейное дело, возня с тряпками почему-то опротивели. Она пробовала, как и Евгений, устроиться на один завод, но там её встретили довольно странно. Не успела она переступить порог отдела кадров, как молодая высокомерная девица монотонным, как с магнитофона, голосом прокрутила:

— Женатых, судимых, моложе восемнадцати и старше пятидесяти не берём.

От такого приёма любая женщина сбежала бы сразу, но в Валентине при мужской настойчивости оставалось женское любопытство, и поэтому она поинтересовалась:

— Почему женатых не берёте?

— Сам не соображаешь? — девица смерила молодого человека презрительным взглядом и, видя, что ему до самой пенсии не разгадать эту загадку, смилостивилась и пояснила: — Женатым требуется комната, а мы жилплощадью не располагаем.

— А остальных почему не принимаете?

— Ты очень любопытен, а наш завод как раз не для любопытных. Понятно?

Валентине стало ясно, что такие жёсткие условия не для неё, и она поспешила оставить девицу в одиночестве. Вопрос, куда лучше устроиться на работу, остался не решённым. Участие же в драке сразу определило дальнейший выбор профессии.

Пока она лежала на диване с мокрым полотенцем на глазу, Татьяна Сергеевна, сидя рядом, соболезнующе разглагольствовала, посылая в здоровый глаз Валентины сочувственные улыбки.

— Как трудно сейчас человеку с благородным сердцем. Везде приходится встревать, мимо беспорядка не пройдёшь, а беспорядок-то на каждом шагу: там, смотришь, молодёжь в автобус впереди старухи лезет, там — в магазине без очереди норовят проскочить, кассирша сдачи не досчитывает, продавец обвешивает. Вон у Варвары Ивановны перстень бриллиантовый пропал, всё на месте, одного перстня нет. Значит, кто-то из своих знакомых спёр… ах, простите — стащил. И разве же на это можно порядочному человеку смотреть и не вмешиваться? А вмешаешься — вот результат, — она указала на прикрытый полотенцем синяк. — Только полицейским и ходи над, всеми, чтобы совесть пробуждать. Хулиганы полицейскую форму, как огня боятся. А что? Форма — дело хорошее. И сам в ней хорош, и никто не обидит, — ласково рассуждала соседка, словно в чём-то убеждала пострадавшего. — Работа — на свежем воздухе, и живая — целый день бегаешь, бегаешь, сам такой стройный становишься.