Александр Прозоров - Басаргин правеж

— Пока не знаю, — пожал плечами подьячий. — У меня вроде как приговор судебный на руках. Как слуга государев к исполнению должен применить.

— Какой приговор?! — встрепенулся Андрей Басманов.

— Обожди…

Басарга поднялся наверх в свои покои, отомкнул замок сундука, достал из него свиток, подобранный с пола после того, как царь буйствовал, стуча по столу и смахивая с него бумаги, спустился и протянул опричнику. Старший Басманов схватил его, жадно прочитал.

— Подписи есть, печать в наличии. — Подьячий взялся за ковшик, зачерпнул вина. — Все честь по чести. Осталось в жизнь претворить.

— Иоанн же приговор Собора отменил! — взял из рук отца свиток Федор.

— Нет у государя права церковные решения отменять, сколько раз уже сказывали, — напомнил ему родитель. — Церковь православная токмо греческому патриарху подотчетна, и никому более.

— А как же тогда Иоанн суд разогнал?

— Силой, — ответил Басарга. — Однако же силой не значит еще, что по закону. По закону и обычаю Церковный собор любого священника карать может, со мнением самодержца не считаясь. Своевольство допустил царь наш Иоанн Васильевич, как это ни печально. Посему, бояре, решить нам надобно, как поступать станем. Либо закон соблюдать, рискуя гнев государя на себя обрушить, али закон попрать, царской воле следуя.

— А ты как полагаешь, друже? — тоже потянулся к вину старший Басманов.

— Никак. Меня за Филиппа уже били, и знаю я, что одному его не взять. Прихожане вступятся. Надобно хотя бы два десятка людей служивых, дабы горожан сдержать, да сани приготовить, дабы схватить, в возок и в Тверь, пока никто не спохватился и не отбил. Там настоятелю монастырскому сдать, и пусть сидит. Приговор есть. Пока его церковный же суд не отменит, любой игумен соблюдать его обязан в точности. Не станет же государь ратью монастырь в державе своей осаждать, дабы опального иерарха вызволить и в митрополиты вернуть? Тут уж точно весь люд православный в смятение придет и ни един священник такого святителя признать не пожелает.

— Разумно сказываешь, — кивнул Андрей Басманов. — И собрать три десятка людей служивых, нам преданных, нетрудно. Вот токмо, чтобы повязать митрополита, нам поперва Успенский монастырь осаждать придется. Так просто к Филиппу оружных людей не пустят.

— Зачем штурмовать? Он же сам из сих стен каждый день на службы церковные выходит. Взять прямо после молебна, приговор огласить, в колодки и на возок, пока никто не спохватился.

— И кто рискнет приговор прилюдно огласить? — задумчиво пригладил бороду Андрей Басманов. — Государь того, мыслю, не пожалует.

— Давай я, отец! — потянувшись, выхватил грамоту из рук одного из опричников Федор. — Государь меня любит, привечает. При суде меня не было, воли его я не слышал. Завсегда отговориться незнанием могу и тем, что по закону поступил, приговор утвержденный исполнял. Погневается и перестанет.

— Коли спросит, сказывай, от архимандрита Феодосия свиток сей получил! — тут же посоветовал старший Басманов. — Ты тогда чист и невинен окажешься, а про Феодосия всем ведомо, что митрополиту он ненавистник. Коли и отречется, не поверят.

— Тогда и вовсе с рук сойдет, — широко улыбнулся Федор.

— А кто в Тверь митрополита повезет? — посмотрел Басарге в глаза Басманов. — Мы при царе дворня, нам без воли его не отлучиться.

— Зато я, пока опять не вызвали, свободен, — не стал увиливать боярин Леонтьев. — Отвезу и сдам тамошнему настоятелю из рук в руки, с приговором вместе. И будет с того мига с Филиппом нашим покончено.

— Когда сделаем? — встрепенулся Федор. — Завтра?

— До завтра не успеем, — покачал головой его отец. — Люди нужны, возок крытый, припасы в дорогу. Послезавтра давай. Как мыслишь, Басарга?

— Решено, — кивнул подьячий. — Послезавтра.

В день архистратига Михаила, восьмого ноября тысяча пятьсот шестьдесят восьмого года, на четвертый день после своего низложения церковным судом, митрополит Филипп, при большом стечении народа, служил в Успенском храме Божественную литургию. Государь Иоанн Васильевич явился на нее в дорогом царском облачении: в московской шубе, в шитой золотом шапке с крестом, в дорогой ферязи. Прежде у царя случались с митрополитом размолвки, когда он являлся в церковь в самовольно присвоенном игуменском облачении, — но ныне, после миновавшей грозы, правитель всея Руси дразнить первосвятителя понапрасну не хотел. За что и был вознагражден отеческим благословением, добрым словом и пожеланием многих сил на служение православной державе.